Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Побег

– А я хочу все же узнать, кто сочинил стих про мышей тоски и сову благоразумья! – неожиданно заупрямился Грядкин. – Мне очень понравилось стихотворение, прямо каждое слово!

– Метерлинк, который Морис Полидор, написал стих, – вздохнул доктор-зуб. – На французском, потому что он бельгиец.

– Недавно написал? А ты что, сам перевел?! – посыпались вопросы из зала.

– Недавно, в конце 19 века, – согласился доктор-зуб. – Перевел, правда, не я, а поэт Валерий Яковлевич Брюсов. Звучало стихотворение Метерлинка в переводе Брюсова так:

«И под кнутом воспоминанья

Я вижу призраки охот.

Полузабытый след ведёт

Собак секретного желанья.

Во глубь забывчивых лесов

Лиловых грёз несутся своры,

И стрелы жёлтые – укоры —

Казнят оленей лживых снов».

– Ой, это же не то! – догадалась тетя Нонна. – В тот раз не было про похотливых собак и лживых оленей!

– Нонна, здесь дети! – одернула сестру-рентген моя мама.

– А я-то причем?! – не поняла тетя Нонна. – Это же Аркадий такие стишки читает, а не я!

– И, тем не менее, наша Нонночка, как всегда, права, – елейно заявил доктор-зуб, что не предвещало ничего хорошего.

– Сказал он тоном крокодила, которого родила ты здесь сама! – вставил доктор-попа.

Под всеобщий хохот дядя Аркадий продолжал свой поэтический ликбез.

Мои родители уже полчаса как собирались уйти домой – укладывать братика-баятика. Они принесли его с собой в зал в сумке, чтобы посмотреть сценку с моим участием. Мне, правда, разрешили остаться на танцы. Но теперь маме хотелось непременно дослушать, откуда же взялись «слоны раздумья»?

– Стихи Метерлинка в переводе Брюсова попались на глаза Владимиру Соловьёву и он сочинил на них пародию, которую я вам и зачитал!

– Классный парень этот Соловьев, судя по всему! – одобрил Серегин папа, который на бимарестанских сборищах чаще помалкивал.

– Он, наверное, артист? – предположила сестра-кал. – Ах, обожаю пародистов! В Москве нормальные люди сейчас смотрят «Голубой огонек» и мы тут, как на необитаемом острове! Ни артистов тебе, ни пародистов, только Зуб!

– А чем наш Зуб не пародист? – вступился за приятеля доктор-попа. – Он даже лучше! Смотри, как напародировал, даже выпивать все забыли!

– Должен еще раз вас расстроить, – наконец, влез в образовавшуюся паузу дядя Аркадий. – Владимир Соловьёв – не артист-пародист, а русский поэт второй половины 19 века. В 1900-м он умер, поэтому до участия в «Голубом огоньке» не дожил. Хотя не исключено, что предложение в нем выступить ему бы польстило. Но поэзия Метерлинка, которую критики относили к поэтическому символизму, возбудила не только его.

– А кого еще возбудила? – томно поинтересовалась тетя Моника. Она казалась на редкость оживленной. Возможно, потому что тетя Тамара на новогодний банкет не пришла вовсе.

– Возбудила еще нескольких поэтов, написавших пародии, – ответил ей дядя Аркадий. – Все я, конечно, не помню. Но самые смешные запомнил.

– А откуда ты все это знаешь, Аркадий? – удивленно уставилась на него доктор-кожа, будто увидела доктора-зуба впервые в жизни.

– В студенческие годы я ходил в поэтический кружок при литературном музее, – скромно признался доктор-зуб. – Поэтому на курсе меня прозвали «пиит».

– Как это тонко! – издевательски восхитился доктор-попа. – Пиит-пульпит!

– Не глумись, Владлен! – порекомендовала ему доктор-аптека. – А то сейчас твоя специализация как вызовет у нашего пиита вдохновение! А я не хочу до утра слушать стихи про попы. Говорят, что новый год как встретишь, так его и проведешь! Я хочу провести его в веселье и в изобилии, а не в, извиняюсь, попе!

– Аркадий, пожалуйста, зачитай пародии, которые помнишь наизусть и позволь мне забрать свою жену! – взмолился мой папа, указав сначала на сумку в своих руках, откуда раздавался богатырский плач моего братика-баятика, а потом на маму, которая не сводила глаз с «пиита», явно рассчитывая дослушать его культурно-просветительскую лекцию. Маму всегда завораживало все, что казалось ей «культурным».

– Яков Белинский, – торжественно объявил доктор-зуб. – Пародия опубликована в сборнике «Ярмарка чудес»:

«Спит острословья кот,

Спит выдумки жираф.

Удачи спит удод.

Усталости удав».

Бимарестанты дружно захлопали и стали строить предположение, ху из ху у нас в госпитале. Звание «удода удачи» единодушно присудили Грядкину, а тете Ноне почему-то достался титул «Выдумки жираф». Наверное, потому что она была самая высокая среди женщин. Но сестра-рентген ничуть не обиделась:

– Спасибо, что хоть не «усталости удав»!

– Потом был поэт Александр Иванов, – продолжил доктор-зуб. – Он со своей пародией переплюнул всех!

«Спит весь животный мир.

Спит верности осёл.

Спит зависти тапир

И ревности козёл.

Спит радости гиббон.

Забвенья спит кабан.

Спит хладнокровья слон.

Сомненья пеликан.

Спит жадности питон.

Надежды бегемот.

Невежества тритон

И скромности енот.

Спит щедрости хорёк.

Распутства гамадрил.

Покоя спит сурок.

Злодейства крокодил.

Спит грубости свинья…

Спокойной ночи всем!

Не сплю один лишь я…

Спасибо, милый Брем!»

Когда все отхохотались и нашли в коллективе всех действующих лиц стихотворения, самых маленьких в лице моего братика-баятика, наконец, унесли – и у нас начались танцы.

Ради Нового года родители разрешили мне остаться до трех часов.

Тетя Моника не отходила от Грядкина, даже танцевала, вцепившись в него. А он только и вертел головой по сторонам в попытках завязать с кем-нибудь беседу и исчезнуть с танцпола. Это было на него настолько не похоже, что все, кто хорошо знал «объект гэ» – а это были все присутствующие – заметили, что от общества тети Моники он устал.

И тут в зале неожиданно появилась тетя Тамара – да не одна, а в компании неизвестного мужчины. Она вся сияла – и вечерним платьем, и украшениями, и кокетливой улыбкой, а ее спутник поддерживал ее под локоть, вежливо кивая направо и налево. Он был в строгом черном костюме, белой рубашке и темном галстуке-бабочке. Волосы у него тоже были черные и гладко зализанные назад с помощью какого-то блестящего средства. Держался он так прямо, что мне сразу вспомнился мамин любимый «моральный стержень» – будто сквозь этого господина протянули негнущуюся стальную струну.

– Это Джонни, – представила своего кавалера тетя Тамара. – Не удивляйтесь, что он молчит, он плохо понимает по-русски. Он из посольства Болгарии.

Джонни слегка поклонился присутствующим и расплылся в вежливой улыбке.