Дмитрий Назаренко - Пусть листья убирают те, кто их разбросал

Топор исторического материализма безжалостно рассёк древо его семьи много лет назад. Одна отрубленная ветвь осталась лежать между сосен, на берегу холодного моря, чтобы три десятка лет спустя пустить молодые мрачные побеги с железными листьями и чёрными цветами в форме СС. Впрочем, чёрные цветы вскоре увяли и высохли, а железные листья сорвал и покорёжил жаркий ураган, прилетевший к морю из-за леса. Он-то и унёс сорванные листья через океан, на север другого континента, где и разметал их в большом городе на берегу большого северного озера. Оставшееся древо генеалогии история порубила на дрова, чтобы отправить в топку, где вовсю полыхал революционный огонь. Впрочем, дерево погибло не всё. Самая тонкая веточка с белыми цветами, унесённая ветром убийственных перемен, воткнулась в далекую землю и пустила корни. Девочка подросла и вышла замуж за паренька, который довольно скоро возмужал, и даже стал этаким крутым мужиком, секретарем-партийцем, принимавшим взносы у чела, бронзовая скульптура которого стояла до недавнего времени в середине площади, возле большого детского магазина в центре города. Девушка тоже не отставала и работала в другом крыле здания этой конторы. Присматривала за мировой литературой. Работала она, наверное, хорошо, потому что десятки лет спустя, когда бури и ураганы истории улеглись, кричала она страшно по ночам и угрюмо молчала, когда её будили близкие. Днём она сидела, неподвижно вперившись в телевизор, сопровождая гневными комментариями виды высоких зданий, подпирающих шпилями заокеанское небо на экране ящика. «Прекратить!» – командовала она, когда слышала мелодии и ритмы зарубежной эстрады.

Каждое воскресенье, в два часа после полудня Троицкий ждал передачу «Запишите на ваши магнитофоны». «Кинут, не кинут?» Когда звучала мощная заставка «10 years after», вздыхал с облегчением – не отменили. На радио «Маяк» звучал бархатный баритон Татарского, от которого шли мурашки по коже. «Криденс», «Космос Фэктори»… За окном в мир было лето и вся жизнь впереди… Передачу забанили, но крыша у парня уже летела от музыки и не опускалась ни на минуту. В 1971 году навалилось всё сразу: двойки по математике и «People Let’s stop the war now». Когнитивный диссонанс достиг своего апогея: школьная программа по литературе не содержала ни слова из нехитрой лирики «Child in Time». Усилки завода «Кинап», самодельная неокрашенная гитара из досок для пола. Брюки клёш шириной 50 см, которые носил басист из конкурирующей школьной группы, и вовсе оказались финальным занавесом в непродолжительной драме его школьного образования. Ни уроки литературы, ни уроки истории так и не научили его думать и писать про свежескошенные травы, про запахи утреннего леса, покрывающего 1/6 часть земли с названием кратким. ru – чего там ловить? Как под ёлкой насрали? Гораздо лучшим ему казался запах производственного цикла фабрики «Красный Октябрь», когда унылая стрелка Москвы-реки покрыта не то смогом, не то туманом с тяжелым горько-сладким привкусом шоколада, или запах только что открытой станции метро. Запах креозота, запах мела, сырой тряпки, школьной доски… Запах только что вымытого тряпкой из мешковины пола. Ядрёный запах книжной пыли из учебников, смешанный с запахом гладиолусов – первого сентября в школе, запах новой формы серого цвета, едва слышный запах гуталина только что начищенной обуви… Воображение настойчиво подсказывало ему, что его жизнь – поле, покрытое васильками до горизонта. В синем небе – волна за волной эскадрильи бомбардировщиков. Грозный гул моторов переполняет высь. Почему-то радостно и совсем не страшно. Потому что вместо бомб боевые машины несут тяжёлые ноты, которые они обрушивают на головы умирающих от восторга фанатов…

Последний школьный звонок прозвенел как будильник и вырвал его из этой полудрёмы. Культурно и мировоззренчески унифицированный мир властно диктовал – ресурс его инаковости исчерпан. Прощание со школой происходило с чувством взаимного облегчения. Ни сам он, ни его школьные учителя так и не поняли, почему мрачные серьёзные люди из приёмной комиссии привилегированного ядерного колледжа согласились видеть его в стенах своего заведения. Дальше вменяемыми оказались только первые дни сентября. Он вдруг почувствовал, что в его жизни, как в кинотеатре, наступил перерыв между сеансами. Первый яркий и весёлый фильм на утреннем сеансе закончился. Кинозал быстро опустел. Детей почти не осталось, только он – на последнем ряду. Его школьная подружка только что ушла. Ей было пора идти, её теперь, оказывается, ждала компания каких-то комсомольцев. Она была отличницей и воспитанной девочкой, и вообще собиралась стать филологом, поэтому ей было нетрудно объяснить ему всё без обидных слов типа «говнарь», «лох», «не догоняешь». Он понял только одно: что её школьный портфель больше носить не нужно и целоваться у подъезда её дома они тоже не будут. Она добавила на прощанье: «Ну, ты же всё понимаешь…» Мир начал меняться и принимать другие очертания. Разглядеть, что происходит, он был не в силах – все огни внезапно погасли. Перерыв между сеансами затянулся. Два бесконечных года серой пелены из коллоквиумов, сданных с восьмого раза, незачётов и двоек на экзаменах. Наконец судьба, которая, как сваи, вбивала в его голову знания, сжалилась и сделала перерыв. Как тяжелый товарняк, промчался январь. Троицкий стоял возле аудитории и с недоверием рассматривал свою зачётку. На экзаменах он получил пять баллов по каждому из предметов. В деканате ему уже сообщили, что он выступил круто и в следующем семестре начнёт получать стипуху имени лысого, неопрятного, картавого мужика с хлебными крошками в бороде. Впереди были каникулы, и товарищ из учебной группы протягивал ему приглашение в дом отдыха: «Едем? Место пропадает, чел не может». Троицкий почувствовал себя как «Ламборджини», перед которым внезапно открылось двести метров скоростного шоссе среди полнейшего бездорожья. Друг был мажором. Дома у него не было ни одной вещи отечественного производства. Если ему требовался какой-нибудь врач, ортопед к примеру, то родителями привлекался заграничный спец, который врачевал заодно и звезду НХЛ Бобби Орра. Мать делала крутые переводы иностранных произведений, печатавшихся в толстом литературном журнале, а отец на переднем крае отечественной науки и дипломатии проводил в жизнь политику партии и правительства. Дома он появлялся редко. Но метко. Поэтому друг всегда был одет с иголочки, курил только «Кент» и не парился ни о чём. Итак, друг был мажором. Но мажором неправильным. С другими мажорами он не знался и понтами не мерился. Не сказать, чтобы он был некоммуникабельным и ни с кем не общался. На путёвке, которую он протягивал сейчас парню, значилась фамилия его френда – отпрыска всенародно известного автора киргизского эпоса «Прощай, Белый Пароход». Больше всего друг любил путешествия. Так, чтобы начать с «Адриатики», потом – «Пльзень», «Сайгон» и завершить – в пивной на Спортивной, да ещё куда по пути занесёт. Но более всего любил он во всем этом долгий разговор на почве внезапно усугубляющейся дружбы. Правда, чаще всего это был разговор ни о чём, который на следующий день забывался напрочь. Но смутное ощущение чего-то героического, произошедшего накануне, оставалось у участников приключения всегда одним и тем же: Плохим, в конце стало трудно, ведь против них шли настоящие Психи. Друзей объединял иррационализм вечного поиска приключений на свою жопу.