Дарья Гущина-Валикова - Ничего, кроме личного. Роман

Юля отвернулась от окна и посмотрела через приоткрытую дверь, как Тина, Снежанка и Лера курили за разорённым столом. Лера-Валерия, в отличие от пухленькой брюнетки Тины и от долговязой и какой-то несбалансированной, словно всё ещё растущий щенок, Снежанки, была девушкой идеального роста и сложения, с прекрасными длинными волосами оттенка «тёмный орех», правильными чертами лица и загадочным прищуром зеленоватых глаз. У Леры уже имелся любовник – не какой-нибудь там бойфренд, сокурсник и ровесник, а тридцатилетний архитектор, не то женатый, не то всё-таки разведённый; правда, на сию тему та почти не распространялась. Но, главное, Лера обладала настоящим талантом в их будущей профессии – так считала Юля, которой давно хотелось пообщаться с ней как-то покороче, чем получалось всегда.

И вот – в кои веки оказались в одной тесной компании, а особо не пообщаешься: то дым коромыслом (некурящая Юля была вынуждена держаться подальше), то досужая болтовня пополам с песнями вот этими странными…

Кошка хочет курить.

У кошки намокли уши.

Кошка хочет скулить —

ей, как и собаке, хоть кто-то, да нужен…

– Ну чего, кофейку? – вопросила Тина, начиная лениво собирать пустые тарелки и переполненные пепельницы. Направляясь с ними на кухню, она крикнула: – Юльк, ты где? У меня?.. Вот и сиди там, мы к тебе сейчас придём, а то тут нескоро всё выветрится…

В тинину комнату, где Юля куковала у окна, девчонки принесли подносы с чашками кофе, конфетами «Рафаэлло» и бутылкой ликёра «Малибу», водрузили всё прямо на середину мягкого пушистого ковра и расселись-разлеглись вокруг. Вечеринка на западный лад пошла на лад восточный, тем более что Тина ещё зажгла индийские ароматические палочки, которые ей кто-то сегодня принёс. Ещё она не забыла захватить магнитофон и поставить очередную «снайперскую» кассету.

– Жаль, что они разошлись, – сказала Снежанка, кивнув на магнитофон и изрядно добавляя себе в чашку ликёра. – А вообще, мне Светка больше нравится, чем Арбенина.

– Да ты что-о!.. – обиженно протянула Тина.

– А мне – Агузарова, больше их всех, вместе взятых, – заметила Лера. – Что она теперь делает в Америке, непонятно…

Девчонки заспорили – впрочем, не слишком активно. Потом Тина воскликнула: «О, „Алмазный британец“, моя любимая!» и прибавила звук.

Что всё это значит, раздражённо думала Юля, пытаясь вникнуть в текст, просто поток бредового сознания, да и только. Но будоражащая мелодия с этими скрипичными запилами захватывала, возносила невесть куда, и становилось ясно, с кем отныне будет ассоциироваться у неё мифическая фигура какого-то неведомого британца, да ещё с какой-то стати алмазного… С тем, кто невольно испортил ей сегодня днём всё настроение – с кем же ещё?

– Нельзя ведь постоянно обманывать родное государство! – весело произнесла утром Нютка, выбираясь из-под одеяла. И тут же добавила: – Не бойся, я пошутила: принуждать мальчиков к сожительству – не в моих правилах!..

«А что, собственно, ты тогда проделала-то?» – подумал Савва.

– Ох, ну и холод у тебя, всё-таки! – воскликнула она, торопливо натягивая свои шмотки. – Думай, что хочешь, а в душ не полезу…

– И так хороша, – согласился он сквозь зубы. – Давай, омлет готов почти…

Нютка спустилась следом за ним в кухню, на ходу усмиряя, заплетая в косицы свои знаменитые буйные волосы, жёсткие, как медная проволока, и почти такие же цветом – ему всегда было непонятно, природная это рыжеватость или всё-таки хна какая-нибудь? Скорей всего первое, усиленное вторым…

– А я тебе про Аргуновского-то рассказывала? Пытается журнальчик замутить, поэзия плюс эссеистика…

Плеская себе в лицо водой, вытираясь, усаживаясь за стол, Нютка, как ни в чём ни бывало, продолжала вчерашнее – то есть изложение новостей, запас которых у неё всегда был неиссякаем.

С Нюткой они вроде как дружили (именно что дружили – до сегодняшнего, получается, утра!) ещё с Лита. С первого курса, когда он, к большому неудовольствию родной семьи, уехал из своей свежеотделившейся провинции в бывшую метрополию, гигантский мегаполис, переживающий смутные времена. И, что говорить, слегка подрастерялся, попав в маленький, совсем камерный и домашний, но отнюдь не благостный вуз на Тверском бульваре, а также в буйную его общагу на улице Добролюбова, – где он обитал единственным из своей группы, что, кроме него да Соны из Еревана, состояла сплошь из московских девочек и мальчиков от хороших еврейских семейств.

Нютка тоже была урождённой москвичкой, но в общаге ошивалась часто. А вообще-то – владела огромной запущенной квартирой на Соколе, квартирой необычной планировки (со ступеньками, ведущими на нижний уровень, окошками в коридор и прочей экзотикой – ничего подобного ни в Москве, да и нигде ещё, ему больше видеть не доводилось), стоившей, небось, целое состояние и перевидавшей уйму пьянок самых разношёрстных компаний. Её отец, не одобрявший богемных дочкиных наклонностей, был каким-то чиновником и жил со своей второй семьёй; мать вообще давно перебралась за границу. Нютка училась на отделении поэзии и в студенческие годы прославилась тем, что каждые каникулы, и не только, моталась по Европе автостопом, иногда устраиваясь там на какие-то нелегальные работы, а после публиковала в разных журналах и альманахах свои отчёты в форме маленьких поэм-верлибров. Некоторые ему тогда нравились; почему не нравились другие, он терпеливо объяснял ей по её настоятельным просьбам. Нютка не обижалась, утверждая, что доверяет его вкусу – в отличие от вкусов участников своего творческого семинара и его руководителя – поэта, и впрямь, какого-то больно уж советского, устарелого. Его, Саввины, стихи, Нютка похваливала, первая публикация в серьёзном издании произошла по её протекции; при этом она горячо одобряла, что он не пошёл на отделение поэзии, а пошёл в переводчики: всё ж профессия, чему-то учат, не то, что эти их бесполезные обсуждения стихотворных потуг друг друга. Сама она была к языкам способна, но ленива: могла немного объясниться на нескольких, но вот читать – разве что со словарём.

Теперь Нютка писала всякие заметки для разных журналов, а ещё сдавала одну из своих комнат студенческой паре. Она и ему в своё время, когда в аспирантуру он попал только заочную и общаги лишился, комнату предлагала; он, однако, отказался – бесплатно, по дружбе, не хотелось (как чувствовал?), а настоящую плату бы не потянул. Ничего, перебился тогда – жил то у одних уезжавших на время знакомых, то у других. Тем временем в Молдавии умер отец, а вскоре и мать тоже… Они с сестрой продали родительскую квартиру. Суммы, которую он получил, конечно, не хватало даже на жалкую, «убитую» однушку в дальнем Подмосковье. Но кто-то из знакомых надоумил: а чего, собственно, так упорно цепляться за крольчатники эти бетонные? За городом можно разжиться хибаркой, а то и полдомика поприличней какого присмотреть; минусов, конечно, много, зато – реально. Так и оказалось. Короче, ему удалось неплохо подкалымить на одной удачно подвернувшейся временной работе, потом ещё – призанять, а уж после, объединив всё вместе, купить вот это жильё, которое ему приглянулось сразу.