Оля Маркович - Предатели. Цикл рассказов

Одним движением сняла свитер и осталась совсем голой. Стасов замер, уставился на ямочки на ее пояснице. Вокруг них пестрела россыпь веснушек взрывом конфетти.

– Может, я все-таки отвезу тебя? У меня сегодня все еще свободный день.

– Стасов, – она развернулась к нему и посмотрела в глаза, как охотник перед медведем-шатуном. – Не надо меня никуда везти! Я хорошо понимаю свое место. Всё классно. Было мило, правда. – Она надела платье в цветочек и тельняшку парня из кафе. – Кстати, я кофту отхватила. Вчера еще не подозревала, что будет так холодно. Что погода испортится. – Она сняла с плечиков косуху, надела и вышла за дверь.

Стасов глянул за окно. От утреннего солнца не осталось и следа. Небо стало темным и тяжелым. И правда, погода испортилась. Очень сильно испортилась.

Дома делать было нечего, Стасов не находил себе места. Вроде бы все у него было хорошо. Стася такая адекватная. Расстроилась, конечно, но могло быть и хуже. Правда, перед глазами стояла ее дрожащая нижняя губка. Может, ему показалось. Но как будто бы дрожала. Так бывает у детей, готовых вот-вот разрыдаться. Дрожь, которую она скрывала, больно покалывала Стасова в области груди. Скорее всего, показалось, решил он, стараясь об этом не думать.

Он наскоро собрался и поехал проведать маму. Она всегда была ему рада. Круглый столик с кружевной скатертью, уставленный сладостями, напоминал детство. Те же запахи, то же настроение. Только все меньше. Раньше мамин сервант виделся Стасову здоровенным, а теперь стал куцым, скукоженным. И хрустальная посуда, что стояла в нем до специального повода, теперь не казалась такой волшебной.

– Мам, а почему мы никогда из этих хрустальных бокалов не пили?

– Как не пили? На Новый год всегда доставали и пили.

– Не помню. Правда, что ли, доставали?

– Доставали, доставали, только когда к нам отмечать приходили тетя Алла с дядей Сережей, а когда мы вдвоем с тобой отмечали, то не доставали.

– Вот я и думаю. Вот и не помню. А я хотел бы.

– Чего хотел бы?

– Хотел бы всегда из них пить, и не только по праздникам. – Стасов подошел к серванту.

Мама дернулась по привычке его остановить, чтоб не лазил в сервант, и осеклась. И чего такого, пусть пьет из хрусталя, в самом деле. Он достал себе бокал. Вышел в кухню, сполоснул его и вернулся за стол.

– Чего это ты сам не свой, сына?

Стасов пожал плечами. Налил себе воды в стакан из кувшина. На кружевном столе стояли сырники, и они вывели его из равновесия.

– Чего не ешь? Твои любимые. Со сметаной двадцатипроцентной.

– Не хочу чего-то. Может, огурцы соленые есть и докторская?

Мама глянула на сына испуганно.

– Мам, а почему ты замуж так и не вышла второй раз?

Женщина выронила ситечко для чая. Приспустила с носа очки, сильно увеличивающие глаза.

– Ты с Олей, что ли, снова виделся? – Мать пыталась разглядеть в растерянном ребенке проблески знакомой личности.

– Нет, с Олей не виделся. Я, знаешь, мам, больше вообще не парюсь по той ситуации, ну было и было. Не осуждаю ее. Я все сделал ведь для того, чтобы она поступила так, как поступила. Мне ее судить нечего.

– Это очень хорошо, что ты это понял. Так, может быть, вам с ней поговорить? Скажешь ей все то, что мне сейчас? – Женщина говорила украдкой и аккуратно, знала, что обычно такие темы выводят сына из себя.

– А не хочу я, мама. Всё уже сказано и сделано, и самое лучшее, и самое худшее, все. Я ее так люблю…

Глаза матери засияли и снова потухли.

– Люблю, но уже как прошлое, пройденное. Ты мне лучше расскажи, почему не вышла больше замуж?

– Думала, нам с тобой без всех будет лучше.

– Хочешь сказать, это из-за меня?

– Не то чтобы. Из-за себя. Из-за всего. Не верила, что получится. Не представляла. Боялась. – Она задумалась. – Так было проще всего.

– Что проще? Что проще, ма? Тянуть одной сына? Жить без мужской ласки? Что же в этом простого?

– Проще не испытывать больше боли потери. Проще не разрывать сердце между тобой и еще кем-то. Проще ничего не решать и не менять.

– Мам! Ну ты же учила совсем другому на своих уроках! Мы без конца анализировали, как малодушен князь Андрей, убежавший на войну. Ты учила нас благородству, решимости. Как осуждали мы сестер Чехова, что только и грезили Москвой, но не делали ничего. И теперь ты говоришь, что просто боялась?

– Да, говорю, да. Да!

– А теперь ты советуешь мне идти за Олей? Так, может, мне тоже лучше просто ничего не решать? Почему это мне надо идти за ней, а тебе не надо было искать счастья? Почему, а?

– Да потому, что не было у меня такого, за чем идти. Да потому, что, может быть, если бы и было, и пошла бы я. И не было бы отговорок и оправданий. А не было, сын. Не было ничего. Выживали все, как могли. Детей поднимали. Не было дела никому до лямуров. У кого сложилось, тем повезло, а у кого нет, так и стали доживать.

– Доживать? Доживать? Значит, доживаешь ты? Со скольких лет ты доживаешь? С тридцати четырех, как папа ушел? С сорока доживаешь, как узнала, что он на другой женился и там свой маленький? Со скольких ты решила, что доживаешь?

– А может, и раньше. Может, и раньше. Может, я с детства с самого, с юности такая. Может, он потому и ушел от меня. А? – У мамы побежали крупные слезы из глаз, казавшиеся еще больше под увеличивающими линзами. – Я литературой зачитывалась с тринадцати. И все мне грезилось, что я такая же интересная, как героини. Такая же особенная. Всё хотелось видеть себя такой. А была я самой обыкновенной. И потому читать мне было всегда интереснее, чем жить. Там со стороны могла я определить, кто из героев прав, кто не прав, и так легко мне было в том мире, а в этом нет. В этом было страшно. Не бывает такого в жизни, как в «Барышне-крестьянке», что можно переодеться в того, кем не являешься, и начать чудить, не бывает, а в книгах бывает. Не разговаривают люди с цветами и животными, как Герда Андерсена, а если разговаривают, то они психи, скорее всего. Не бывает в жизни волшебства, мистики, когда можешь перенестись из одного пространства в другое, а в книгах – пожалуйста. Не варят люди каши из топора, нет скатертей-самобранок в природе. Не признаются прекрасным незнакомкам герои в любви сразу, как увидят. Не бросают в жизни, как в книгах, все ради другого человека.

Стасов расплылся в дурацкой улыбке:

– А если бывает, мам? Если вот это вот все, что ты перечислила, бывает в жизни?

– Ну, может, у кого-то и бывает.

– А если, мам, вот встречаешь такого человека, как из книг, а тебе за него все время немного стыдно? Вроде бы и нравится все это, но как-то непривычно, непонятно. Потому что правильно ты говоришь, в жизни все проще и площе.

– Мне всегда за отца твоего стыдно было, мне хотелось тихо и просто, а он то научное обоснование НЛО искал, то из трех рабочих радиоприемников собирал один нерабочий. То уходил в самоназначенную экспедицию в тайгу и возвращался с парой-тройкой клещей в промежности. То тащил домой раненых ворон и безногих собак. И когда он собрал один пакет вещей, обычный целлофановый такой, и сказал, что уходит, мне вдруг стало стыдно за себя. Всегда было стыдно за него, а тут за себя стало.