Александра Гусаревич - Когда увидишь меня – плачь

Он остановил себя прежде, чем успел что-то ляпнуть, – снова сработали механизмы, спасающие его от идиотских поступков, – какие ещё разговоры в метро поздним вечером? Самым разумным будет договориться о встрече и желательно дома.

Стараясь не выдать своего возбуждения, Адам поздоровался и по лицу Тома понял, что тот всё-таки заподозрил неладное.

– Ну как поживаешь?

– Нормально, а ты? Как Полли?

– В порядке, передавала тебе привет.

– Спасибо. А ты всё работаешь?

– Да, в «Победе» работы прилично. Но завтра выходной, так что вечером мы играем.

– Как обычно в «Магнолии»?

– Ну а где же ещё.

– Прекрасно. Я как раз собирался пропустить там стаканчик. Ты до одиннадцати?

– Точно не позже.

– Вот и славно. Тогда завтра увидимся.

Не меняясь в лице, Адам вяло махнул рукой на прощанье и сел в только что подъехавший поезд. Не оборачиваясь, он прошёл в конец вагона и занял место у двери, густо раскрашенной граффити.

Когда поезд тронулся, Адам тупо уставился в окно напротив, пытаясь осознать масштабы собственной наглости. Ужин в «Магнолии»? И что его дёрнуло? Лицо Тома, когда он об этом услышал, было неописуемо. Хорошо, что поблизости не было патрулей, а иначе их скупой диалог вызвал бы подозрение даже у таких недоумков.

Но Адам знал, что его инстинкты мудрее – они не подводят. И если вдуматься, то в безумной на первой взгляд идее есть зерно здравого смысла, ведь заявиться в «Магнолию» он может только в случае полной невинности своих помыслов. Если весточку от Бернарда подбросило не Управление, то в этом роскошном заведении, у всех на виду, Адам будет выглядеть просто эксцентричным молодым человеком, решившим погулять как следует хотя бы раз в своей никчёмной жизни. Над ним лишь посмеются, а кто-нибудь даже снисходительно пожалеет.

Ну а если это их рук дело, то беспокоиться тем более не о чем, потому что роли в пьесе уже расписаны и Адаму уготована главная, а отвертеться от спектакля, поставленного Управлением, ещё никому не удавалось.

Песня прицепилась к нему с самого утра, если, конечно, можно считать утром половину второго, когда Том впервые за две недели продрал глаза без будильника. Он ещё собственное имя не успел вспомнить, а песня уже была там, играла в голове – навязчивый жизнерадостный мотивчик, притоптывая ногой под который, приятно делать что угодно: от мытья посуды до штопанья носков.

Но он начал с того, что распахнул окно, как только увидел дождь, льющий стеной из клубящихся низких туч. Том любил дождь и пьянящие запахи, что он приносил, будь то свежесть озона, тёплый аромат остывающего асфальта или стылой осенней земли, как сегодня. Вдохнув полной грудью уличный воздух, он потянулся и зевнул.

Определённо, это были самые утомительные две недели за много месяцев, хоть Том и не жаловался. По шесть – восемь сеансов в день с раннего утра до девяти вечера и битком набитый зал на каждом: такое бывало лишь пару раз в год, когда школьников и студентов, точно стада молодых барашков, массово загоняли на просмотр фильмов по пройденному материалу. «Новый порядок», «Путь вождя» в трёх частях, «Дорогой революции» и тому подобную чушь Том без устали крутил у себя в аппаратной, пока плёнка не начинала дымиться. Откуда в городе столько детей и когда ему привезут катушки с «Женщинами вождя» и «Вечеринками вождя» – единственные вопросы, занимавшие его измученный мозг в последние пару дней этой сумасшедшей гонки. От бравурных маршей и безумных революционных песен, без которых не обходился ни один фильм, Том начинал истерично смеяться, зажимая ладонями рот и прячась подальше в темноте за проектором. Эта работа, его любимая работа, во время оккупации кинотеатра школьниками вдруг увиделась Тому в её истинном свете, и тут ему уже было не до смеха.

Конечно, Полли права, промывать детям мозги – подлое дело, но, наблюдая сверху за их поведением, Том исполнялся оптимизма. Весь сеанс эти черти шумели и бросались скомканными бумажками, лупили друг друга ранцами по голове, а самые дерзкие коверкали песни и хохотали над героическими сценами, в которых Усатый резал врагов. Учителя не могли ничего поделать и выглядели беспомощными заложниками малолетних хулиганов. Том представлял, как они трясутся из-за того, что в любой момент в зал могут войти проверяющие и застать эту вакханалию. Ему было их жаль, хотя реальной опасности проверки не представляли – худшими последствиями была бы докладная в школу и выговор от директора. По какой-то причине власти снисходительно относились к школьникам младших и средних классов, позволяли им беситься и выпускать пар.

Вот старшеклассники – другое дело. Они уже считались взрослыми и разумными существами, а потому правила для них были куда жёстче. Том плохо представлял, каким образом вчерашние оторвы могут стремительно переродиться в послушных граждан Республики, однако они и впрямь перерождались. Такие сеансы проходили в полнейшей тишине (разумеется, не считая громогласных песен с экрана), школьники сидели смирно, и Том видел лишь десятки покорных затылков, которые не шевелились все два часа. От этого мороз пробегал по коже, и тогда он вновь испытывал укол вины.

«Но ведь не ты и не фильмы делают их такими, – уговаривал себя Том. – Это школа, среда, учителя, родители и вся чёртова пропаганда, которая сыпется на них отовсюду. Ты видишь лишь результат работы всех этих факторов, результат пугающий, но не неожиданный». И всё-таки это не успокаивало, Том чувствовал ответственность за свой маленький вклад в то, что живые дети так быстро превращались в безликие винтики системы.

Во время таких марафонов он замечал, что и сам тупеет, а чудовищная музыка не отпускала его даже во сне. Тем более неожиданно было проснуться сегодня, в первый из трёх выходных, не с патриотической мелодией в голове, а со старой песенкой о том, как было бы здорово прыгнуть на доску и поймать волну, если бы только в этом городе дождей был океан. Очаровательная бессмыслица.

Том переоделся из утеплённой пижамы в джинсы и один из любимых мешковатых свитеров, потому что батареи по-прежнему были холодны, несмотря на середину октября. Закрыв окно, чтобы комнату не залило, он выполз из своего логова на кухню.

По особенной тишине в квартире он понял, что Полли уже куда-то сбежала. Неудивительно, ведь и у неё сегодня выходной, а долго спать по утрам она не привыкла. Вместо того, чтобы поваляться в постели в своё удовольствие, она вечно носилась по ей одной известным делам, и Том редко заставал её дома засветло. Привычно подавив тень сожаления о том, что у них могла быть куча свободного времени на двоих, он поставил на плиту чайник и полез в холодильник.