Александр Митрохин - Тоскливое очарование вещей

Он проходил по центральному коридору любого ресторана, и везде женские взгляды покрывали его спину. Оборачиваясь, он ловил каждый из них и выбирал тот, который будет лицезреть весь вечер. Он превращал в игру каждый ужин:

– Принесите открытую бутылку Шатонеф-дю-Пап за столик справа в углу и обязательно скажите, что я приду через пять минут, при этом направив короткий, но вместе с тем хорошо определяющий взгляд в мою сторону, – Олег давал указание официанту и непременно приходил через это время.

Олег не тратил время на блоги пикаперов, не смотрел глупые ролики в интернете, он не учился ни в Оксфорде, ни в Сорбонне, ни в МГУ, что наверняка придало бы ему еще больше лоска и статусности в глазах обоих полов. Он не входил в городскую тусовку, у него не было богемных друзей. Он не баснословно богат, но и не стеснен в средствах, реализуя свои желания: небольшой парашют всегда был в числе обязательных гарнитур его жизни, как и встроенный внутри него девайс. Последний – это был чувственный приемник, принимавший сигналы одиноких девушек и никогда его не подводивший. Способность Олега, полученная воспитанием красотой как педагогом, позволяла ему улавливать в женщине появление мельчайших морщинок вокруг глаз, рта, появлявшихся в процессе беседы с ним, анализировать изменение их форм, объема груди после вздоха – все это диктовало ему последовательность будущих действий. За долю секунды, даже не успев начать внутреннего диалога, он нажимал кнопку контрольных часов, понимая расстановку всех шахматных фигур, видя на пестром поле лишь серых пешек против своего белого короля, покинутого ферзем. Так же, как быстро молния достигает земли, оставляя в пространстве белый отпечаток своего пути, так и его чувственность очерчивала вектор движения, подталкивая к нужным поступкам. И если он садился в кресло напротив ангажированной девушки, вечер непременно заканчивался картиной Шарля Хоффбауэра «В Лондоне»: на столе с белоснежной скатертью – два пустых бокала, официант молчаливо прощается с гостями, которые даже не смотрят в его сторону – те поглощены собственной значимостью, подчеркнутой устремленными на них взглядами. Чешуя женского платья блестит, на плечи падает тонкий покров невесомого пальто, воздух наполняется атмосферой парижского богемного Maxim’s времен импрессионистов, и, не прощаясь, но не из-за высокомерия, а только лишь с тем, чтобы не напоминать себе, что они в Казани, герои французского художника непреклонно движутся в постель.

Он нравился женщинам: широкие плечи, трапециевидная мощная шея, сильные руки, лишенное лишних волос тело. Перед ним благоговели и таяли, становясь прозрачными, как туман от сильного ветра.

Каждый раз, зайдя в ресторан, он искал новое лицо, которое наутро станет засечкой вчерашнего дня, именем старым и прожитым, уже нечитаемым для него. Он не спал, как правило, с женщинами больше одного раза, если, конечно, их помнил. А чтобы их запомнить, очевидно, потребовалась бы увесистая картотека, лица и имена в которой сегодня валялись в жутком и хаотичном беспорядке. Им не было числа, им не давались ни номера, ни доли от памяти. Они складировались в тяжеловесные мешки, груды ненужных воспоминаний и утиля. Женщины – как хлам, засоряющий эту планету.

– Ты как? – спросил он у девушки, которая слегка всхлипывала у ресторана.

– Неплохо, – отдышавшись ответила та.

Он дождался, когда она сможет внятно говорить, и пригласил ее зайти внутрь. Менеджер, не спросив, забронировано ли, проводил их за лучший столик у окна. Он всегда оставлял хорошие чаевые, поэтому ему всегда здесь были рады. Официант предложил бокал Шатонеф… но услышал в ответ, что они сегодня будут пить Сheval blanc. Слегка удивленный выбором официант вскоре принес вино в сопровождении витело тонато и стал ожидать медленного, томного диалога и просьбы с советом к предстоящему ужину. Этикет требовал от собравшихся исполнения протокола, в который входило предвосхищение желаний по выбору позиций меню, безошибочное решение относительно гастрономии вина и блюд, короткие комплименты, теплые, но при этом исключительно деловые улыбки, держащие на дистанции собеседника, и в конечном счете в заключение требовалось совершить подвиг, принять суперважное решение жизни – определиться с предстоящим ужином. Они говорили о сильно морозном вечере, в котором рождалось желание русского холодца с хреном, берущим часть истории во французской кулинарии, о лавандовых нотах духов, предложенных новым парфюмерным домом, и отсюда ассоциированный с родиной ароматного цветка аппетит к марсельскому буйябесу. Разговор требовал бессмысленного чередования слов, правила заставляли извергать сотни ненужных звуков, оформляющихся в сложносочиненные фразы, которые спустя несколько часов будут трансформированы в тяжелое, прерывистое постельное дыхание. Мы услаждаем сначала одно, потом другое, завершая общую картину наслаждения.

Сегодняшняя лена была простой. Мы все простые: и одухотворенный архиерей, и киноактер, и музыкант, и писатель, и вахтерша, и слесарь. Нам только кажется на первый взгляд наша сложность необъятной и исключительной, и лишь иногда зажигаются огни, появляются вспышки глубокого вдохновения в нас, из которых можно соткать материю необыкновенности по площади с небольшой носовой платок. И зачастую, чтобы создать персидский ковер, потребуются тысячи людей и их чувств, чтобы сплести ими, как шерстяными нитями, мягкий шедевр. Есть единичные примеры в истории, которые из себя, одной единицы, представляют этот восточный узор шелковистого покрывала.

Напротив Олега сидела простая, обычная девушка, при этом не лишенная красоты: узкое лицо, почти симметричное, без изъянов, прямой нос, большие глаза, черные волосы, кружевом спускавшиеся на хрупкие плечи; резкий вырез платья выделял ее большую грудь; губы, увлажненные бальзамом молодости, притягивали к себе взгляд, доводя желание неискушенного прикоснуться к ним до исступления и потерять в конце контроль.

– Ты знаешь, почему мы сегодня будем пить Cheval blanc? – спросил Олег. – Я пью его только по особым случаям, когда вижу особо очаровательное создание. А пью я его не часто – последний раз это было, когда я сидел в обглоданной лодке на озере Комо в Италии и видел, как солнце садится мне в ладонь, поднятую к горизонту. Я вытянул ее на уровне высоких гор, и оно так доверчиво примкнуло своим теплым краем к нежности ладони, которой я хотел бы поделится с тобой.

Олег очень часто говорил излишне театральные фразы, которые мужчины обычно не произносят. Он был ценителем слова, много читал и любил выписывать понравившиеся ему примеры художественных мыслей, при этом многие не разделял. Он был эксперт в вопросах красоты и способов ее выражения, любя своим языком рисовать картины мнимого счастья в воображении спутниц. Зная, что женщины любят ушами, он мог часами изливать свое мастерство в их уши-души.