Александр Митрохин - Тоскливое очарование вещей

Олег знал как переводится название вина – Cheval blanc 1 1 Белая лошадь. , поэтому каждый раз, заказывая его, представлял, как сегодня вечером он оседлает белоснежную кобылу. Зайдет к ней сзади, похлопает увесистой ладонью по белой коже и взберется, умело доставляя удовольствие покоренной. В его воображении белая лошадь была своеобразной предпосылкой к тому, что станет с этой милой в конце вечера: красная помада сотрется, смуглость тонального крема сойдет, чулки спадут вниз, и нагота отбросит их к первобытности. Он наслаждался превращением яркой птички в белоснежную лошадь. Cheval Blanc было пророчеством неминуемого вечернего преображения, которому Олег помогал случиться.

– Какие планы? – так он всегда спрашивал, не желая нарваться на временных мужа или любовника, хотя чутье одиночества его никогда не подводило.

Он считал, что все они временные после него. Чтобы затмить его красоту, обаяние, ум, нужно было постараться. Зачастую качества, формирующие его образ, становились вездесущими на последующем пути чередующихся женских ночей, по окончанию разговоров об озере Комо и вине. Вспоминая вербальный вечер, перетекший в ночной стон, женщины думали об этом как о чем-то невероятно прекрасном, в награду случившемся с ними после расставания, после свадеб с другими, после долгих лет супружеской жизни, думали как о единственно настоящем в мире будничной прозы.

– Никаких, – ему часто отвечали, и лена была не первой: она была очередной – очередной в его постели на белоснежных простынях.

Мир для Олега представлялся слиянием тонких художественных вкусов. В нем не было места человеческим секрециям, дурному запаху. Однажды после секса, увидев кровь на белоснежных простынях, он свирепо избил спутницу. Кровь была грязью – недозволение в его идеальном мире. Как и неприемлемым были нарочитое хамство, дружеское панибратство. Выходя из подъезда, он всегда здоровался с уборщиками, лифтерами, консьержками на их языке, помогал донести тяжелые вещи своим соседям, любезно разговаривал с таксистами, продавцами и официантами.

– Исэнмесез! 2 2 Здравствуйте! (тат.) – всегда говорил он соседке татарочке.

Даже когда ночью он приходил домой, он всегда был манерно вежлив с очередной телесной собеседницей, если она хоть на минуту, пусть даже одной своей линией, казалась ему совершенством, других он, впрочем, и не звал. И так же вежливо (при этом безапелляционно), как он приглашал к себе зайти, он наутро, не оставляя выбора и соблюдая свою собственную мораль, вынуждал девушек инстинктивно покинуть квартиру. При всем своем потребительском отношении он старался, чтобы девушка не чувствовала себя предметом рыночно-розничной торговли. Он считал, что все они в какой-то степени сродни его матери и поэтому не хотел класть купюру обиды в их клатч, хотя и делал это раз за разом с неизменным повторением, маскируя потребительство обходительностью.

Утром Олег вставал с белой постели и подолгу смотрел в свои изумрудные глаза, отраженные в зеркале. Они напоминали ему и всем ночным спутницам глубину морской глади, в которой можно увидеть тысячи граней, отточенных природным ювелиром, находя с каждым разом новую сложившуюся картинку калейдоскопа, исследуя их под разным углом. Ими можно было быть покоренной с первого всплеска ресниц: настолько цвет увлекал в себя, одаривая постоянной потребностью обращаться к ним вновь и вновь. Опускаясь в них, можно было увидеть на глубине белый песок, который тысячелетиями шлифовали волны океана. И эта глубина на первый взгляд с поверхности представлялась такой малой, словно можно было всего лишь одной фалангой пальца достать до дна, но бирюза обманчиво преломлялась, скрывая бескрайнюю впадину, превращая миллиметры радужного зрачка в километры цвета. Олег знал особенность своих глаз, которые своей каждодневной новизной, как меняющийся каждую ночь свет испещренного рытвинами одинокого серого диска в небе, притягивали к себе. Их впечатление усиливалось от контраста инфернально черных волос, как уголь: цвет, спрятанный толстой кожей земли от взора человека; слегка курчавые, они жестоко требовали, чтобы тонкие пальцы женщин, грубые мужчин прикоснулись к ним, и кожа вбирала от них пряный запах скошенной травы и амбры. Он знал каждый изгиб своего тела, каждую нишу, каждый редкий волосок. Они были перед ним неизменно по утрам, в зеркале, в отличие от скрытых коридоров внутри. Он гордился своим физическим Я, как если бы это было его личное достижение, которое пришло в результате изнурительной работы, а не подаренное генофондом, природой или матерью, испытывавшей такую же непомерную гордость за свое создание, как и ее сын.

Елена была так же прекрасна, как и ее продолжение. Она могла уверенно занижать свой возраст, но всегда говорила о нем наоборот с каким-то вызовом людям, в разговорах с которыми держалась больше холодно и закрыто, поэтому мужчины часто побаивались ее. Елена разговаривала безупречным языком своих предков, с идеально подобранной к месту и случаю интонацией в голосе. Своим словом она могла заставить мужчину развернуться, не понимая причину, извиниться оппонента в споре, другую сторону переговоров подписать контракт. Зная, чего хочет от жизни, она глядела, забегая за горизонт, догоняя ускользающий за ним свет, просчитывала путь на десятки шагов вперед.

Она была одна вот уже двадцать пять лет. По утрам выпивала бутылку чистой минеральной воды с далекого Fiji, ела здоровый завтрак, приезжала всегда без опоздания в собственное агентство по продаже антиквариата, при входе в салон проверяла свой внешний вид, глядя в винтажное венецианское зеркало. После покупки на онлайн-аукционе пузатых столиков на кривых ножках из красного дерева или часов с поющими соловьями она проводила пару встреч, давала пару указаний и шла на обед с сыном в лучший ресторан города. Заказывала там сельдереевый фреш, ела белую рыбу с овощами на пару, отказывалась от предложенного десерта и, расплатившись за себя и сына, вновь шла на работу, по окончании которой вечера проводила неизменно одна у себя дома. В покое своей квартиры, переодевшись в шелковый халат и опустившись в удобное кресло, она набирала Олега и, проговорив с ним час по телефону, завершала день двадцатью страницами книги. В выходные она могла пробежать километров пять в парке или поплавать в бассейне, сходить в спа. Каждые полгода отбеливала зубы, поскольку была заядлой курильщицей. Будучи перфекционисткой, как и ее сын, она все-таки не смогла избавиться, как ей казалось, от единственного своего порока. От других же обременений, сковывающих ее когда-то, она ушла: оставила мужа, как только родился сын.