Александр Митрохин - Тоскливое очарование вещей

– Я тебя не люблю и не любила. Я вся была повержена землетрясением радости, когда забеременела от тебя по счастливой случайности. Мне, оказалось, не так уж и необходимо мужское присутствие в моей жизни. Я ощущаю свою целостность без кого бы то ни было. Это скорее даже не эгоизм, а чистое отсутствие потребности в партнерах, ради которых требуется идти на компромисс. Я, безусловно, должна буду попросить прощения, что я, собственно, и делаю. Ты тот, кто подарил мне мое продолжение, и я хотела бы сделать его исключительно своим.

Она это сказала временному мужчине и занялась своим продолжением. Вихрь обнял новое целое, лишив одну его часть отцовской любви, и понес во времени, компенсируя отнятое эстетством и гармонией красоты.

Пеленая в младенчестве Олега, мать зацеловывала его ручки, живот, половые органы, похлопывала по попе в одобрении, когда тот впервые пополз или сделал первые шаги: легкие шлепки были для него всегда синонимом награды. Принимала с ним вместе ванну. Маленький пятилетний Олег трогал ее грудь и видел черный треугольник внизу живота. До шестнадцати он спал вместе с матерью, пока окончательно не стал юношей, но и после этого иногда все же проводил ночи вместе с ней. Эти ночные, исключительно платонические свидания имели под собой причину, скрытую в неполной семье, которая заложила монолит фундамента особой любви Елены и характер воспитания сына.

***

В одиннадцать лет с Олегом случилась история, достойная сюжета непридуманного кино с пропастью вытекающих психологических последствий и неистовых душевных терзаний. Героем фильма был чернявый мальчик с бездонно бирюзовыми глазами, погруженный в череду повторяющихся дней с непомерно-калечащим количеством школьных занятий, которые, как считают родители, помогут сделать из собственных нереализованных амбиций лучшее создание космоса. Олег занимался баскетболом, танцами, готовил уроки с репетитором, изучал Тору в частной школе хедер. Знания оседали на его плечах, как породы с полноводных горных рек формируют отложения на дне моря.

После очередного заложения еще одного океанского слоя разума Олег вечерним мутным проспектом шел тихими шагами домой. За ним следовал его молодой учитель, долговязый парень лет тридцати. Из-под фетрового капелюша с висков свисали темные пейсы, индевевшие от периодичного глубокого дыхания. Учитель шел за своим учеником на протяжении двух кварталов, пока не нагнал его на светофоре, заведя беседу, за которой проводил мальчика домой. Такие проводы стали в последующем частым следствием вечера, имея поначалу исключительно философско-религиозный подтекст, следуя инертным продолжением дискуссии, начатой в школе, что, собственно, не было утомительным для маленького Олега и нисколько не обременяло его. У него появился новый друг-собеседник, с которым он чувствовал себя стоящим на одной ступени, а иногда и чуть выше, на мнимой лестнице. Он не был избалованным и высокомерным мальчиком, но всегда чувствовал свое превосходство, даже не понимая его причину. Постепенно на стволе дружбы стали появляться первые молодые листочки доверия и откровенности. День за днем по обледеневшим зимним улицам, освещенным фонарными столбами, тянулись прогулки двух мальчиков: взрослого и совсем юного. Снежные сумраки, переходящие в темный вечер, рисовали мягкими мазками на полотне сентиментальной вселенной лишь приятные образы этих встреч у обоих путников. Во время них Олег мог горячо спорить с преподавателем, убеждать в верности своих суждений, но даже оказавшись неправым, все равно не злился и питал к нему симпатию и уважение, как перед старшим братом. Беседы велись о Боге, об истории, о школе, о матери, о сверстниках, переходя постепенно к интимным темам грез, страхов, любви, пока в конечном счете не стали фокусироваться на последней, окончательно сделав ее пределом еженедельного вечернего диалога. Так прошла зима.

Когда дни стали длиннее и природа начала избавляться от ледяного гнета, учитель со своим учеником все еще продолжали вечером, раз в неделю, заканчивать день прогулкой до дома Олега. По темному от таявшего уже последнего снега асфальту они доходили до угла во двор и там говорили «до свидания», прощавшись с темами бесед и оставляя их в прожитом времени вчерашнего дня, где они уже помахали рукой диалогам о Боге, древних мистериях, оставили мать и заключили в центр вербального млечного пути мальчика, а его чувства превратили в миллионы туманностей и горящих звезд, приковывающих к себе взгляд. В телескопе с исправленными линзами теперь можно было созерцать лишь белокожего отрока с вороненой головой.

Глаза учителя теперь пытливо рассматривали юную красоту, становившуюся для него главным мотивом их встреч: нежное лицо без единой веснушки или родинки, украшенное детской фарфоровой улыбкой, инфернальность волос, бесконечность бирюзовых озер. Эти черты, соединенные в одном человеческом существе, и их такая близость, казалось, давали возможность прикоснутся к чему-то божественному, словно снять с глаз пелену заблуждения, за которой находятся двери к познанию счастья, заключающееся в обладании кусочком Бога. Чувствуя и видя в глазах учителя отражение своей некой исключительности, Олег возвел себя на еще более высокую ступень пьедестала. Наблюдая оттуда, как изменился фокус учителя, он стал более сдержанным в разговорах, старался идти уже не в ногу со спутником, а опережать его на полшага, позволял себе кокетливую недосказанность, обрывал собеседника: мол «да, да, мне это все известно», и хотя вся природа уже просыпалась от пролившейся на землю теплоты, мальчик становился более холодным, что заставляло учителя все больше терзаться мыслями о нем, задаваться вопросами о причинах такой смены жадного интереса к знаниям и старшему наставнику на надменную отстраненность. Когда у человека отнимаешь свободу, он умирает от жажды освобождения, томится в воспоминаниях о беззаботных днях, проведенных вне тюремной клетки. Тоска пожирает его изнутри, наводя на мысль о невероятной ценности воли и простого созерцания красоты этого мира. Но порой неокрепшим умом эта тоска истолковывается совсем иначе, перерастая в желание обладать.

С набухших почек капали слезы счастья очередного весеннего воскрешения, ручьи бурых вод текли по еще прохладной земле, в парках бегали французские бульдожки, за ними белокурые маленькие девочки, ловя ямочками щек лучи еще далекого солнца. Дни наполнялись радостью, которая поселилась и в сердце учителя, смешавшись с тоской и желанием. Через месяц должны были начаться каникулы и вместе с ними долгое ожидание их окончания для наставника Олега. Вечера встреч закончатся, прогулки финишируют расставанием, и начнется тоска, беспощадно терзающая, хотя она уже и так была на последних цифрах учительского спидометра.