Ольга Триллинг - Кира

Всё, что происходило у него в комнате, когда эти люди так неожиданно нагрянули в дом, было похоже на жуткий сон. Они с мрачной деловитостью копошились, что-то искали, выворачивая наизнанку все вещи в доме. Какие-то книги откладывали в сторону, другие летели на пол, где и так уже всё валялось вперемешку: краски, тетради, книги, наброски, кисти. Артёму казалось, что всё это происходит не с ним, а он только сторонний наблюдатель.

Извечная его готовность защитить кого бы то ни было уступила странному ощущению обездвиженности.

«Это же сон, страшный сон. Это не может быть реальностью», – думал Артём. Хотелось бежать, убежать отсюда, но ноги стали ватными, их было никак не оторвать от пола.

А из шкафа всё летели и летели листки. Что это? Ах, да, это же недавно им переписанные стихи Марины Цветаевой.

Один из мрачных типов поднимает листок… читает… делает знак второму. Тот видимо числился интеллектуалом и должен был оценить, не являются ли эти стихи крамольными. Он читает… усмехается…

– Как это понимать? «Думали – человек! И умереть заставили. Умер теперь, навек. Плачьте о мёртвом ангеле».

Артём пожимает плечами:

– Просто стихи.

– Сам вижу, что стихи, но чьи?

«Интересно, знает ли он, кому принадлежат эти строки?» – думает Артём и спокойно говорит:

– Поэт какой-то, я уже не помню.

Листки исчезают в папке.

– Ничего, вспомнишь! – холодно обещает «интеллектуал» в штатском.

Машина замедлила ход. Артём успел заметить, что они подъехали к высоким воротам, которые медленно открывались, обнаруживая узкий проезд, зажатый с двух сторон серыми стенами высоких построек.

«И распахнулись врата ада», – подумал Артём.

Знать бы ему в тот миг, как близок он был к истине.

В длинном гулком коридоре раздавались шаги сопровождающих его стражников. Своих шагов Артём не слышал. В такт их шагам сами по себе складывались строчки:

«На Голгофу не ходим мы сами.

На Голгофу несут нас вперёд ногами…»

В кабинете, куда ввели Артёма, сидел маленький служащий с какой-то большой смешной лысиной, неровно разъехавшейся по голове. Розовые большие уши оттопыривались как у детей. Весь вид этого старательно пишущего человечка оставлял впечатление уютной домашней обстановки. На секунду он оторвался от листка и глянул на Артёма сквозь сидящие на самом кончике носа очки, ткнул пальцем в сторону стула, предлагая сесть, и вновь зацарапал пером по бумаге.

Артём огляделся. Кабинет чистенький и, как положено, на стене прямо за спиной пишущего висел огромный портрет Сталина. В углу кабинета, ближе к окну, мягко подсвеченный светом лампы, стоял гипсовый бюст Ленина.

«Хорошая работа», – подумал Артём. – «Необычное для каменных изваяний живое и мягкое выражение лица».

Где-то в углу по-домашнему бормотало радио. Оглядывая кабинет, Артём, успокоившись, расслабился.

– Ну, молодой человек, против кого воюем? – вопрос прозвучал неожиданно, нарушив тишину кабинета.

Артём понял, его убаюкивали, чтобы, расслабив, сделать уязвимым. Растерявшийся человек обязательно наделает глупостей. Он не стал торопиться с ответом.

– Ну что, испугался? Значит, совесть действительно не чиста, а?

Маленький и теперь уже совсем не безобидный человечек с огромной лысиной, похожей на тонзуру иезуита, откинулся на спинку стула.

– Отчего же не чиста, – медленно ответил Артём, – с совестью у меня всё в порядке: никого не обманул, не украл, не убил. Мне скрывать нечего.

Покачавшись на стуле, хозяин кабинета внимательно оглядел Артёма.

– Отца помнишь?

Отец… Как не хватало его Артёму. Как часто ночами он вёл с ним, незримым, диалог. Он всегда примерял свои поступки к оценке отца. Помнит ли он его?! Тот роковой выстрел изменил жизнь Артёма. Он никогда не мог понять, почему отец покончил с собой. Его отец, который так любил жизнь, который радовался всему живому, всему, что проявляло признаки сознательной деятельности. Его отец, однажды приложив дуло револьвера к виску, нажал на курок.

Артём смотрел на этого человечка, на его оттопыренные уши: «Почему он спрашивает об отце? Какое он имеет право прикасаться к памяти отца?!»

– Да, я помню своего отца.

Чиновник сделал паузу.

– Да, – продолжал он после короткой паузы, – это был настоящий революционер! Он до революции распространял газету «Искра» среди рабочих и делал это очень профессионально. Вёл рабочий кружок и создавал рабочие отряды, готовя их к восстанию. Ты знал об этом?

Артём знал. Он знал даже больше, чем предполагал этот сидящий напротив чиновник. Он знал, что отец не переносил насилия и выступал против политических убийств.

Он участвовал в революции, но не как «народный мститель», а больше как священнослужитель, призывающий к законным решениям судеб преследуемых противников революции. Да, он приветствовал идею построения нового общества, в котором люди будут свободны в своём волеизъявлении, где только путём дискуссий будут решаться спорные вопросы, где будут выбираться оптимальные решения для создания нового типа государства, в управлении которого будут участвовать исключительно талантливые, образованные, честные граждане, не ограниченные рамками бредовых, оторванных от истинной жизни политических идей. Да, Артём знал то, что никогда не узнает этот человек, наделённый властью вершить судьбы людей.

Задержанный молчал. Перед его глазами проплыли строчки из дневника отца, который он вёл длительное время, споря сам с собой и с неизвестным оппонентом. Этот дневник был единственным существенным воспоминанием, оставшимся после смерти отца, и он определил мировоззрение Артёма.

– Молчите, молодой человек? Что бы сейчас сказали своему отцу?

Человек по ту сторону стола завис над ним, опёршись руками о его край.

– Ну, что? Что вы не довольны нашей архитектурой, что всюду не так строят, везде ставят бездарно исполненные скульптуры вождей революции, что вы, словно эквилибрист, должны идти всю свою жизнь по линии, прочерченной великим Лениным? Ну, щенок, что бы сказал своему отцу, а? Счастье его, что он ушёл из жизни прежде, чем ты предал его идеалы!

Горячая волна захлестнула сознание Артёма, он резко вскочил и, вцепившись в край стола, выкрикнул в лицо обескураженному обвинителю:

– Не сметь! Не сметь прикасаться к имени моего отца! Слышишь, ты?

Артём не успел договорить. Его свалил крепкий удар по голове. Он ещё пытался встать, но под ударами неизвестно откуда взявшихся конвоиров падал, и последнее, что он увидел, было наклонившееся над ним лицо этого маленького человечка, сейчас похожего на ощерившегося старого хорька. Собрав последние силы, Артём плюнул ему в лицо. Темнота наступила мгновенно, проглотив парня. Следователь, брызжа слюной, орал на огромного конвоира, удар которого оказался для Артёма последним: