Сергей Иннер - Пожниночь

Мне нечего было сказать.

Назавтра приехал Ленин папа: седой, приятный и не менее словоохотливый, чем мама Леночки. Они каждый день устраивали на кухне семейные обеды, чем никогда мне не мешали. Несмотря на это, Ленины родители всё равно постоянно находились в состоянии «ухожу-ухожу». От этого становилось неловко.

Как-то раз я зашёл на кухню во время их обеда. Ленин папа предложил мне выпить с ними вина. Я не отказался и сел за стол. Леночка тут же молча встала и вышла.

Мы выпили вина с Лениными родителями, поговорили о геологии и бандитских 90-х. Говорил по большей части Ленин папа. У него большой жизненный опыт, ему необходимо постоянно с кем-то им делиться. Допив вино, я поблагодарил Лениных родителей и пошёл к себе в комнату. Леночка была в гостиной. Она молча прошла мимо меня и вернулась на кухню. Позже тем вечером я впервые услышал через стену, как Леночка мастурбирует.

Хотя Леночка порой ссорилась с родителями, она общалась с ними куда лучше, чем со мной. Она была приветлива с Валей, даже шутила с ней и смеялась, но только когда меня не было рядом. Я мог слышать её смех лишь из другой комнаты. Когда в моём доме стала появляться Алге, они с Леночкой тоже нашли общий язык. Лена, кажется, даже обрадовалась, когда я сказал ей, что Алге будет жить с нами.

И была зима.

Я работал у себя за столом, когда дверь распахнулась, и кто-то ворвался в комнату. Я знал, что без стука и с такой решительностью могла войти только Алге – она делала это каждый вечер. Но это была не Алге. Это была Леночка.

Чтобы понять моё удивление, вам нужно знать, что Леночка не только никогда не переступала порог моей комнаты, но даже постучав в дверь (что, конечно, случалось лишь по самой крайней необходимости), она никогда не открывала её. Я кричал «Войдите!», но она ждала, пока я подойду и открою сам. Но сейчас Леночка с растрёпанными волосами и голыми ногами в чуть распахнутом кимоно влетела в мою комнату и громко сказала:

– А где А… А…

Она никак не могла запомнить имя Алге.

– Кто? – спросил я.

– Ну А… А… А…

Ничего не получалось. Я сказал:

– Алге.

– Да, где Алге?

– На репетиции.

– Жаль… Будешь водку пить?

Мне не хотелось водки, и у меня была уйма дел, но меня разобрало любопытство. Я шёл за Леночкой на кухню, с каждым шагом убеждаясь, что она пьяна вдрабадан. На кухне Валя сметала осколки разбитого блюдца. Леночка поставила на стол бутылку «Финляндии» и смородиновое варенье. Мы выпили по одной, закусили вареньем, и Леночка сказала:

– Во-первых, я лесбиянка.

Я усвоил эту весть спокойно.

Валя – тоже, не считая того, что она зацепила ногой провод и чуть не обрушила микроволновку. Лену было не узнать.

– Во-вторых, моя первая любовь – японец. Он был практикант у нас в институте. Я не могла признаться ему в любви. Практика закончилась, и он уехал на родину. Я больше никогда его не видела. С тех пор я страстно люблю восток. Изучаю японский. И я лесбиянка.

Мы ничего не спрашивали. Леночка рассказывала.

– У меня была женщина. Я любила её, но она уехала жить в Париж. И теперь я встречаюсь с мужчиной, похожим на японца. Кажется, он калмык. Это напоминает мне о востоке. Сегодня он сделал мне предложение. А я отказалась. Вот и пью. И внутри меня такая чернота. Если бы вы только знали, какая внутри меня чернота!..

Леночка задрожала всем телом и разрыдалась. Валя принялась её успокаивать, но её пальцы запутались у Леночки в волосах. Я всем налил водки.

– А родители мои не живут вместе, – продолжала Леночка. – Но мой папа – очень хороший человек.

– Это правда, – сказал я.

– Он столько всего видел, – сказала Леночка, – столько всего знает. Он и в Питере работал.

Вспомнив, как мы обсуждали с отцом Леночки тему лихих девяностых, я, не подумав, ляпнул:

– Кем работал? Бандитом?

И осёкся. Чёрт возьми, можно ли было сказать что-то менее уместное девушке, чья жизнь пошла под откос из-за ограбления?

– Нет, Сергей, – очень строго говорит Леночка. – Нет. Не бандитом.

Её слёзы вдруг куда-то деваются. Она смотрит на меня в упор, качая головой и словно бы трезвея и находя спасение в справедливом порицании.

– Нет, – повторяет она, не сводя с меня глаз. – Нет. Нет. Нет. Не бандитом…

– Я понял, понял, – говорю. – Просто неудачная шутка…

– Нет, Сергей. Нет. Нет. Нет…

Тогда я осознал: существуют люди, которым просто лучше никогда друг с другом не разговаривать. Я поднял стакан, мы все выпили и закусили вареньем. Леночка продолжала смотреть на меня и повторять:

– Нет. Нет. Нет…

Засветился экран её смартфона.

– Вот, – сказала она. – Он пишет мне в вайбер. Калмык мой пишет. А я за него замуж не пойду. Не пойду!..

Леночка сидела на кухонном стуле враскоряку, поставив одну ногу на сиденье. Её кимоно распахнулось, обнажив чёрные кружевные трусики.

– Но я отвечу ему, – сказала Леночка, выбираясь из-за стола. – Только… мне надо прилечь…

Она, шатаясь, ушла к себе в комнату и, конечно, уже не вернулась.

И была весна.

Сколько уже про русскую душу сказано, а всё равно кое-что про неё непонятно. А именно: способна ли она когда-нибудь стать душой общемировой или так и останется экзотикой инкарнации, какую выбирают лишь самые отчаянные искатели приключений?

Эта история о русском писателе Никите Харлидэвидсонове.

Считаете, фамилия у него не очень-то русская? Это только на первый взгляд. Дело в том, что Никита живёт в век, когда культура всех стран на грани слияния в культуру мировую. Индийцы одеваются как американцы. Американцы танцуют под африканские ритмы. Африканцы иммигрируют в Европу. Европейцы же с упоением читают книги про загадочную русскую душу.

Будучи обладателем таковой, Никита Харлидэвидсонов проснулся на заре у себя дома с опустошительным похмельем и мыслью: «Что, если сны реальны, а явь суррогатна?» Правда, через минуту он уже забыл об этом. Потому что не записал. Сны быстро забываются, если их сразу не записать или не рассказать кому-нибудь.

Никита взглянул на свой наручный смартфон. 7:30 утра. 9 мая 2117 года. Начало XXII века. Сами знаете, каково это – жить в начале века. Это тебе не середина века, когда полдела сделано и можно позволить себе небольшую передышку. Это не конец века, когда можно немного расслабиться, полистать новостную ленту и подумать о выходных. Начало века – это алое зарево столетия, понедельник безумия, забег наперегонки со звуком выстрела стартового пистолета.

Памятуя об этом, Никита увидел в рукофоне пару новых писем, десяток сообщений да россыпь лайков в мировой соцсети SFERA. Он встал с постели и сто раз отжался на кулаках. Затем посидел на квантовом толчке, просматривая сообщения. Накануне вечером какая-то девица вытатуировала имя и фамилию Никиты Харлидэвидсонова у себя на груди и выложила фото в сеть. Теперь друзья и незнакомцы по нескольку раз в час сообщали об этом Никите.