Светлана Гершанова - Вольные хлеба

Самым главным, самым трудным был перевод поэмы.

Друзья говорили:

– Только ты можешь без договора тащить такую огромную работу!

А однажды Николай Николаевич встал из-за стола мне навстречу:

– Поздравляю! Книгу включили в план. В вашем переводе.

Я была на седьмом небе. Обнять его я постеснялась, но он понял и так, что я на седьмом небе от счастья.

Переводила каждую свободную минуту – в автобусе, в метро, на переменках. Сократила до самого минимума выход в город, и лампа моя светила до глубокой ночи.

С моей патологической, как говорила моя мама, общительностью, все Высшие курсы знали, что я перевожу для «Советского писателя» книгу стихов Ганы Светличной.

Начиналась зима, когда приехал брат воплощать свою мечту о машине.

Мама сняла ему по доверенности все деньги с моей книжки, сумма по тем временам была внушительная, больше четырёх тысяч рублей. Отдавала я их с лёгким сердцем, к деньгам всегда относилась спокойно. Потребности у меня были умеренны, и деньги, что я собирала на вольные хлеба, только последний год лежали на книжке.

Все вокруг знали, что я собираю деньги. Боюсь, даже знали, сколько мне удалось собрать. Одна приятельница меняла квартиру с доплатой, вернула, как и обещала, через год. Вторая покупала мебель, вернула, как и обещала, через два.

Моя сослуживица попросила взаймы, ей надо было поехать в Минск, к сестре на свадьбу. Деньги у меня в то время были в новеньком гарнитуре подруги.

– Знаешь, Таня, у меня сейчас нет денег. Вот тебе мои золотые часики, заложи в ломбард, а вернёшься – выкупишь.

– Это идея! Я и своё колечко могу заложить.

В обмен она оставила мне свои часы. Всего на неделю! Я думала, мама не заметит. Заметила, конечно, скандал был ужасный.

И брату отдала взаймы легко, уж если чужим людям…

Только сказала:

– У меня сейчас вполне спокойно с деньгами, и после курсов они мне понадобятся не все сразу, их надо будет растягивать, пока я не стану на ноги. Ты будешь, как обещал, отдавать мне по сто рублей в месяц.

– Какие проблемы!

Первые два дня мы ездили на автомобильный рынок с ребятами-авто-мобилистами с курсов. Потом уже знали, по каким параметрам надо выбирать машину. Вернее, знал брат, а я бросалась на красивые. Разумеется, марка была одна – «Жигули».

Брат говорил:

– Отойди от неё, ей год до кладбища!

Или:

– У неё пробег – два экватора.

Но машина нашлась, нам повезло. Она была стандартного цвета «кофе с молоком», такие бегали по городу в абсолютном большинстве.

Всю сравнительно недолгую жизнь она простояла в тёплом гараже в Калуге, и пробег был небольшой. Но нам не хватало трёхсот рублей, а упускать машину было нельзя. На мне была старенькая каракулевая шубка.

– Давай заедем в ломбард, уж триста рублей дадут за мою шубку, посижу в общежитии, только позвони, чтобы деньги прислали срочно.

Брат задумался. А продавец замахал руками:

– Что вы! Да уступлю я вам эти триста рублей!

В Калуге брат жил у моей однокурсницы. Машину перегонял в Москву парень с наших курсов, а уж в Ростов брат поехал на ней со своим другом.

Сколько было радости!

Когда я звонила в Ростов, он рассказывал, как главные новости, как он въехал в сугроб, или не мог съехать с тротуара.

– Только смотри, тебе надо будет после курсов отдавать мне по сто рублей в месяц.

– Какой разговор!

Как-то вечером пришёл Виктор, в длинной серой шинели с полковничьими погонами, подтянутый по-военному, высокая серая папаха в руках.

Я так обрадовалась ему – он был наш, ростовчанин, поэт одного со мной поколения! Правда, в Ростове мы были едва знакомы, два-три совместных выступления.

Наверно, ему было очень одиноко в холодной осенней Москве, если он разыскал меня. Почему-то меня, а не Толю, с которым можно было и выпить, и пообщаться, и поговорить по-мужски.

Наверно, мне тоже было одиноко в холодной осенней Москве, если мы просидели весь вечер. Говорил он, я слушала, как у него всё рухнуло на отличной престижной службе, и семья рухнула тоже.

– Прихожу на службу, сажусь за пустой стол, и ни одного звонка.

– Ты приходи, приходи, у меня тоже ни одного звонка. А уж чаем – я тебя всегда напою. Ты давно не был в Ростове?

– Давно, больше года. У тебя более свежие впечатления.

– Да не меняется там ничего! Я им привезла стихи прекрасной поэтессы, нашей, здесь учится. И смотреть не стали, ни в журнале, ни в издательстве. Даня говорит – хватит открывать новые таланты, тут со старыми не знаешь, что делать. А в издательстве вообще разговаривать не стали.

– Болото.

– Болото! Ты приходи, Витя!

– Я тебе ещё надоем!

Шота спросил на переменке:

– Что за полковники к тебе ходят?

– Наш ростовский поэт.

– Он что, до двенадцати ночи тебе стихи читал?

– Знаешь, стихов мы друг другу не читали, просто поговорили «за жизнь», как говорят в Одессе и Ростове.

– Конечно, с полковником и за жизнь можно поговорить.

– Ну, какая разница, полковник, не полковник. Ты же сам говорил, поэты – высшее сословие.

– Но когда поэт ещё и полковник…

Виктор не пришёл больше никогда. На каникулах я узнала, что он выбросился из окна. Я в это до сих пор не верю. Или помогли, или…

Шли глухие разговоры про так называемое кодирование, когда человек по контрольному слову кончает с собой.

Однажды вечером в мою дверь постучали, и вошла незнакомая девушка. Она была полненькая, симпатичная, с обаятельной улыбкой— из тех редких, что освещают лицо как будто изнутри.

– Вы Светлана? Наконец, я вас нашла. И как хорошо, что застала дома! Я Лиляна, знакомая Златы. Вы помните Злату из Болгарии?

– Помню, конечно. Мы не один год переписываемся.

– Она мне показывала ваши стихи. И всё просила найти вас в Литературном институте. Вот, она просила вам передать, это болгарские сладости, я ездила домой на несколько дней.

У меня это бывает – события не выстраиваются по прямой, не уходят в никуда, а возвращаются как бы по спирали.

Много лет назад в ответ на какую-то журнальную публикацию я получила письмо из Болгарии.

И попросила разрешения в нашем Первом отделе ответить и послать стихи. Мне разрешили!

И теперь, как ответ на очередное письмо – Лиляна. Сияет всеми своими ямочками!

– Как жалко, что мы так поздно познакомились. Я кончаю аспирантуру в МГУ, весной защита, и прощай, Москва!

– Почему же – прощай. Я тоже весной кончаю курсы. Но Москва открытый город, всегда можно приехать.

– Вы правы, у нас конференции бывают. Но это уже другое дело. Как у вас уютно! Комната просторная, а мы вдвоём с соседкой, и всё маленькое – комната, кухня. Общежитие есть общежитие. А вы всё устроили, прямо как дома.