Светлана Гершанова - Вольные хлеба

Преподаватели не относились к нам, как к обычным студентам. Строгие инстанции Союза писателей признали нас литераторами, прозаиками и поэтами. Мы были элитой института!

Молодой доцент читает с листа, на ходу переводя на русский язык, Джойса, о котором мы тогда слыхом не слыхивали. Пожилой и вальяжный профессор о греческих философах рассказывает так, будто сам участвовал в их беседах. Преподаватель экономики позволяет кричать на семинарах то, о чём тогда говорили на кухнях и шёпотом. Только предупреждает:

– На экзаменах будете отвечать строго по учебнику!

А философию преподаёт тишайший человек с добрыми грустными глазами. Я для него просто находка, любое моё высказывание по марксизму-ленинизму оказывается каким-нибудь уклоном – то левым, то правым, то у меня взгляды эсеров, и даже Троцкого.

– Светлана, какая же у вас каша в голове! Как вы будете сдавать экзамены, не представляю.

– Может, ещё уляжется?

– Дай-то Бог!

Лекции мы слушали все вместе, но раз в неделю разделялись на два семинара – поэзии и прозы.

Я могла выбирать с самого начала. В союз меня приняли и как поэта, и как прозаика. В документах были и стихи, и проза. Решила, что стихи писать умею, а с прозой – пусть меня научат!

Мне казалось, я пишу не настоящую прозу, у меня часто спрашивали – какой это жанр?

Семинаром прозы руководил Сергей Петрович Антонов. Через пятнадцать лет, если не больше, мы встретились в Переделкино, и он подарил мне свою книгу с надписью – «Прекрасной поэтессе». Очевидно, к прозе моей он относился не так безоговорочно.

Не думаю, что он сам подбирал семинар, кого присылали из областей и республик, те и приехали.

Было ещё почему-то два монгола. Один – нищий, добрый пьяница, несколько разных курсов кончил в Москве. Но когда кто-то сказал, между прочим:

– Монголия – маленькая страна, меньше Украины! – он парировал:

– А что, Украина в тринадцатом веке завоёвывала Россию?

Про второго говорил:

– О! Он бай, богатый человек, у него шесть верблюдов! Выучится – будет министром культуры. На всех экзаменах они отвечали дружно одно и то же – очень плохо говорят по-русски.

На семинаре прозы собрались, в основном, «деревенщики», нормальная советская проза.

Мне через много лет после курсов попалась книга Джеймса Миченера «Роман». Я прочла её от начала до конца, и, едва закончив, начала сначала. Потом, прижав к груди, пошла к её хозяйке:

– Нинуль, у меня послезавтра день рождения, подари мне, пожалуйста, эту книгу!

Сейчас я сняла её с полки и поняла, что брошу «Игру в классики» Кортасара, и перечитаю её ещё раз.

Мне кажется, эту книгу надо изучать в Литинституте, особенно прозаикам.

В колледже, где готовят писателей, преподаватель задаёт вопрос:

«– Мисс, вы – Эгисф и приглашены на обед к своей сестре, которая, как вы только что узнали, приходится вам ещё и матерью. Я хочу услышать два разных голоса – один, которым вы говорите со своей сестрой – матерью, другой – с самим собой…»

Нам и не снилось! У нас семинары были простыми обсуждениями наших же работ. Материал явно не давал простора для учёбы. Свою прозу я не спешила давать на обсуждение.

Жизнь приобретала какой-то ритм. Я выходила из гостиницы, до института было совсем близко. Покупала в молочном магазине маленький пакетик сливок, в булочной – свердловскую слойку, и завтракала тут же, в магазине.

После занятий заходила в шашлычную на углу дома, который сейчас уже снесли. Брала самое дешёвое блюдо – харчо, острое, обжигающее перцем, запивала газированной водой.

Иногда не удерживалась и покупала на ужин к чаю в Елисеевском ломтик вкуснющей любительской колбасы с городской булкой. Это было верхом сытой жизни!

Всё стоило недорого, а деньги таяли стремительно. Собственно, вольные хлеба, которых я так боялась и о которых мечтала по ночам у лампы с абажуром из ватмана, начались. Сколько они продлятся?

Они представлялись мне в те дни бескрайней пустыней терракотового цвета до самого горизонта, которую я должна пройти.

Однажды, ещё в Ростове, мы шли с выступления с литератором, Рудольфом Харченко. Я тогда только пробовала на вкус эти самые вольные хлеба.

– Ты, говорят, бросила работу?

– Пока только отпуск взяла.

– Сможешь – без зарплаты? Литература и прозаиков кормит редко.

– Я думаю, года через два стану на ноги. Бюро пропаганды, журналистика…

– Что, по-твоему, значит – стать на ноги?

– Ну как на фирме, зарабатывать рублей сто шестьдесят в месяц.

Представляю, как он смеялся в душе над моими скромными притязаниями! Но в эти первые месяцы в Москве я уже не верила, что смогу зарабатывать на самую скромную жизнь через два года. Может, эту мою «подушку безопасности» в сберкассе, которую я набивала добрый десяток лет, и растягивать придётся – на десяток!

Москва раскрывала передо мной двери Ленинки, Исторической библиотеки, театров, концертных залов. В «Лавке писателей» разбегались глаза, хотелось купить каждую книжку. И в ЦДЛ каждую неделю продавались театральные билеты!

По воскресным дням Сашин оркестр давал бесплатные дневные концерты в Зале им. Чайковского, и я не пропускала ни одного.

Как-то спускалась в антракте по ковровой дорожке к сцене, Саша пошёл мне навстречу:

– Светлана, я никогда тебя такой не видел!

А это музыка переполняла мою душу и выплёскивалась наружу огромным облаком счастья.

Мы виделись часто, как только совпадало несколько свободных часов после моих занятий. Он играл мелодию к моему очередному стихотворению проникновенно, прикрыв глаза. Иногда ему надо было что-то поменять в строчке, чтобы она попадала в его ритм. Я это делала на ходу, я уже умела.

Его мама, Тема Исааковна, – пусть ей земля будет пухом! – всегда старалась подкормить меня чем-то домашним, и я не отказывалась.

Потом Саша провожал меня до метро, до самого турникета, бросал в щель пятачок, и говорил неизменно:

– Так ухаживают в Москве! – И я улыбалась ему.

Я не заметила, как пролетел месяц, и надо было освобождать гостиничный номер. А я его обжила, привыкла к нему, надышала! Сколько ещё будет комнат, квартир, которые я буду покидать, только-только почувствовав себя дома…

Квартиру мне нашла та же Тема Исааковна. Я и не смотрела её, согласилась сразу, услышав слова – «отдельная» и «телефон». Первая в жизни квартира и первый в ней мой собственный телефон!

С хозяйкой встретились в метро – я ей деньги, она мне ключи и номер своего телефона для связи.

Пану директору я позвонила, как только приехала. Мы сидели в его машине, и будто не было ни ссор, ни расставаний.

Теперь он перевозил меня на первую мою квартиру в Москве. Внёс вещи в комнату, я вошла следом, и огляделась вокруг. Что делать в первые минуты в квартире, которая ещё не стала твоей? Ставить чай? Разбирать вещи?