Светлана Гершанова - Вольные хлеба

– Светлана, эта работа не для тебя. Сколько раз ты прочла рукописи?

– Рассказы – один, с ними было всё ясно. А повесть интересная, знаешь. Я её поправила немного…

– Кто тебя просил! Мы не собираемся её печатать. И отзыв твой отправить я не могу. С таким отзывом её не только надо печатать немедленно, но и Государственную премию давать. И автору рассказов – не могу отправить твой отзыв. Да я бы умер от стыда, если бы мне такой прислали. Не понимаю, почему ты так рассердилась! Ну не дал ему Бог таланта, тебе дал, а ему – нет. Он не виноват.

– Но, может, Бог ему дал талант в чём-то другом, а он бьется лбом о чужую стену.

– Это не наше с тобой дело. Надо было пять строчек написать – не подходит материал для журнала, и всё! Прости, Светлана, эта работа не для тебя.

Перевод на тридцать рублей пришёл, когда я крутила в руках последний пятачок. Хотелось купить булочку, но тогда у меня не было бы денег на метро. Но Господь всегда помогал мне в самые критические минуты!

Я побежала на почту, улыбка не сходила с моего лица. Тридцать рублей, растяну их до каникул!

– Знаете, я не могу выдать вам деньги, – сказала женщина в окошке, – у вас же совершенно никакой прописки!

Отчаянью моему не было предела. Я села за стол и расплакалась. Всё рушится, в прекрасной моей-чужой квартире нет ни кусочка хлеба. И пятачок на метро – только на завтра.

Женщины выбежали из-за стойки. Господи, сколько добрых людей всегда оказывается рядом!

– Девочка, да не плачь ты, расскажи толком!

– Понимаете, меня приняли кандидатом на Высшие литературные курсы, это Литературный институт. Ну, без общежития, без стипендии… А тут сказали – зачисляем, представляете? Поедешь домой на праздники – выписывайся, с учёта снимайся. Я и выписалась, а зачислили другого. Это гонорар из журнала за рецензию.

Деньги мне выдали по старой прописке. Журнал, оказывается, отправил и оплатил мой сердитый отзыв.

Кончался ноябрь. Никого не волновало, как и на что я живу. Я и не жаловалась – знала, на что иду. Но я не платила партийные взносы, мне просто некуда было их платить! При моих доходах они были бы копеечные, но факт есть факт. В институте меня не ставили на учёт, в Союзе писателей тем более.

Сижу в парткоме напротив добрейшего секретаря, нашего преподавателя философии.

– Понимаю, вы не виноваты. Мы очень хотели зачислить вас, но не всё от нас зависело. Пойдите в Союз, пусть решают, где вам стоять на учёте.

Бессменная секретарша в приёмной Союза слушала меня, не перебивая. По её лицу трудно было определить, сочувствует она мне или осуждает за непростительное легкомыслие.

– Михаил Луконин сегодня первый день на работе после болезни. Посидите, я с ним поговорю.

– Спасибо!

Сижу в низком кресле у него в кабинете, руки на коленках. В конце концов, мне-то всё равно, куда платить взносы.

– Так. Деньги у тебя есть?

– Есть.

– Покажи.

Достаю три рубля из кармана. Он никак не реагирует на эту сумму.

– Ты не замужем. Дома одна мама, небось?

– Да.

– Тебе никто не помогает здесь, в Москве?

– Было пока одно выступление в Бюро пропаганды. Давали писать рецензии в журнале, но сказали, что я слишком серьёзно к этому отношусь, так деньги не зарабатывают.

Больше у него вопросов не было. Он снял телефонную трубку.

– Саша? Да, я. У меня здесь девчонка. Слов нет, сколько может натворить женщина, если её, хотя бы на две недели, оставить без мужчины. За год не разберёшься. Кандидат с ВЛК. Да. Да. Ну, спасибо тебе, просто от сердца отлегло.

Он кладёт трубку. Я жду – кому же мне платить взносы? А он, наверно, – каких-то просьб, может, о материальной помощи, ему же это ничего не стоит!

Но я ни о чём не прошу.

– Иди, девочка, возвращайся на свои курсы.

– А взносы?

– Там тебе скажут.

Михаила Алексеевича давно нет на свете. Как жалко, когда уходят из жизни такие настоящие мужики…

Союз писателей дал Высшим литературным курсам ещё одну единицу на время моего обучения, потом её сняли.

Я была в полной уверенности, что вопрос о моём зачислении решил Михаил Луконин. Но когда мне дали на ознакомление решение Секретариата Большого союза, я с удивлением и радостью узнала, что за меня ходатайствовал институт!

Подписи на письме были и ректора, Пименова, и декана Высших курсов, Лаптева. Там были обо мне какие-то хорошие слова, я их сейчас не помню, конечно.

Я пошла к Пименову – поблагодарить. Он не встал мне навстречу из-за стола, только улыбнулся всеми своими морщинками:

– Да, всё получилось, к счастью, считаются с нами. Учитесь, вы же так этого хотели.

– Вы даже представить себе не можете… Спасибо вам огромное!

А Лаптев вышел из-за стола, усадил меня в кресло.

– Спасибо вам большое! Честно говоря, я была очень самонадеянной, когда решилась – кандидатом. Помощи – ниоткуда, заработков никаких. Я бы, конечно, не бросила учёбу, но было бы тяжело.

– Мы боролись за вас. Но вы при этом вели себя очень корректно.

Жизнь изменилась, как по мановению волшебной палочки. Мне дали комнату в общежитии на тихом третьем этаже. Соседи – две аспирантки, две семейные пары студентов. Одна аспирантка вышла замуж за преподавателя, квартиры в Москве нет ни у неё, ни у него.

Получила первую стипендию и всю её мгновенно потратила, до копеечки— гардины, шторы, что-то из посуды, а главное – холодильник, старенький «Север», я купила его в комиссионном. Он не производил никаких звуков – незаменимое качество, если живёшь с ним в одной комнате.

Он был единственным в этом развесёлом общежитии, и все два года кормил меня, и не только меня. А потом мы с моим другом отвезли его в тот же комиссионный!

Я, как и холодильник, была инородным телом в общежитии. Вымыла в декабре огромное окно, повесила шторы и гардины.

Как-то по дороге на кухню меня встретил сокурсник, украинский поэт:

– Светлана, почему ты в фартуке? Ты же поэтесса!

– Ну и что? По-твоему, я должна мыть окно в бальном платье?

– Ты вообще не должна мыть окно!

– Жить с грязным?

– Просто не замечать грязи! Быть выше этого!

– Здрасте! Твоя жена не моет окна?

– Моя жена – не поэтесса!

Заглядывали ребята:

– Тебе помочь?

– Мне бы ещё один стол. Этот столовый, а письменного нет.

– На втором этаже выбросили письменный стол, старый, правда.

– Это ничего, я его застелю бумагой!

Он у меня прижился, мне даже старую настольную лампу притащили, абажура не было, только каркас. Я бросила на него цветную косынку.

Прибили легкую металлическую книжную полку. И зеркало повесили, я его купила в магазине «Тысяча мелочей», овальное, в металлической оправе.

Комната стала обжитой и нарядной. Синее китайское шёлковое покрывало на узкой девичьей кровати, белая крахмальная скатерть на столовом столе. На письменном – лампа, машинка, рукописи…