Светлана Гершанова - Вольные хлеба

Пришла Неля, большеглазая, серьёзная, с мальчишеской стрижкой. И одета по-мальчишечьи, – брюки, ботинки, свитер. Она тоже ходила на семинар прозы. Оглядела мою комнату критическим взглядом:

– Ну и ну! Просто будуар какой-то! Ты же литератор, зачем тебе всё это?

– Я ещё и женщина, до мозга костей, наверно. И это первая комната, в которой я могу сделать всё, как хочу. Правда, цветка не хватает, чего-то живого, но я куплю вьюнок, я видела в цветочном магазине. Он за месяц весь угол оплетёт!

– Нет, ты ненормальная, я это сразу поняла.

Пришёл грузин, Шота, он писал стихи. И сразу сказал:

– Я грузинский князь.

– Отлично! Вот я и попала в высшее общество!

– Поэты – и есть высшее общество. Выше нет, запомни!

– Запомню.

Подошёл к книжной полке. Там стояли первые книжки, которые я купила в Лавке писателей, не могла удержаться!

Украшением её был чёрный литой каслинский Дон-Кихот. Он кочевал со мной из Ростова в гостиницу, потом на квартиру, в общежитие, и у него потерялся меч.

– Так, посмотрим, что ты читаешь. Булгаков, это хорошо. Самойлов, французские поэты… У тебя хороший вкус. А что здесь делает Дон-Кихот без меча? Выбрось его немедленно!

– Что ты, это же символ нашей интеллигенции – полная безоружность!

– Да? Продай мне этот образ!

– Я и сама умею писать стихи…

Правда, стихи о Дон-Кихоте я написала только через несколько лет.

И вдруг как-то вечером прихватило сердце. С чего бы, всё хорошо, отдельная комната, не надо думать, на что завтра купить поесть, могу ходить в театры и покупать книги.

Наверно, настигает прошлая немыслимая перегрузка, физическая и душевная. Боль такая – ни вздохнуть, ни шевельнуться. В голову не приходит вызвать скорую, или просто постучать соседке. Чёткая мысль – человек, помоги себе сам!

Из лекарств один корвалол, капаю и капаю его, сбиваясь со счёта…

Первая сессия позади. У меня на экзаменах одни пятёрки, не то, что в Радиотехническом. Невольно начинаешь жалеть о том зигзаге в своей жизни, больше чем на два десятка лет.

Ростов встретил настоящей зимой. Стояли морозы, впрочем, стояли – не то слово. Это в средней полосе они стоят. У нас, в степи неистовствуют, налетают бешеным ветром, колючим от снежной крупы, ещё и смешанной с грязью и песком, которые прихватили по дороге.

Дома холодно, температура не поднимается выше одиннадцати градусов. Единственное тёплое место – у стены печки, она топится газовой горелкой и должна обогревать три наших комнаты.

Старая печка, которую мы топили углём – обогревала. И эта стена всегда была тёплая. Тогда она была из белого изразца с тигриным семейством посредине. Когда печку переделывали под газ, тигров велели убрать по технике безопасности вместе с плитами.

– Будут щели – отравитесь!

Теперь щели были в штукатурке, стена стала уродливой, но это было единственное тёплое место в квартире.

В то прекрасное время Союз обеспечивал писателей квартирами. Они были собственностью Союза! И если какой-нибудь классик получал более престижное жильё, цепочка приходила в движение, и в конце оказывалась квартира для новичков или работников аппарата.

Перед курсами у меня был разговор на эту тему.

– Меняйте квартиру маме, конечно, там жить без капитального ремонта невозможно. Мы вас на улице не оставим, – сказал орг. секретарь, Николай Сергеевич.

Теперь я пошла туда снова.

– Николай Сергеевич, у нас одиннадцать градусов в квартире. Пошлите кого-нибудь из жилищной комиссии.

– Что посылать, мы всё знаем, о вас помнят. Вы поменяли мамину квартиру?

– Зимой невозможно просто. Железная лестница – сплошной лёд, в квартире холодина.

– Не переживайте, всё образуется. Пока вы ещё в Москве.

– Бедная моя мама!

А мама говорит:

– Не переживай, я же у детей целыми днями. Правда, устаю очень. С Димкой ничего, а Сонечка капризничает, уложу днём спать, просыпается – просто в истерике.

– Отдохни, пока я здесь – побуду с детьми.

– Ты не справишься. Когда она просыпается, её надо сразу поднять, всё быстро…

– Посмотрим.

Сонечка родилась, когда я была в командировках в Москве с редкими наездами в Ростов.

Я так хотела, чтобы родилась девочка! Звонила от Раутов, и мы ликовали вместе – девочка!

Девочка!

Её, так же, как Димку-маленького, часто подбрасывали нам с мамой. Собираюсь уходить, а она ходит за мной, маленькая женщина:

– Какое у тебя красивое платье!

Половины звуков она не выговаривает, но мы прекрасно понимаем друг друга.

– Когда тебе будет пятнадцать лет, я куплю тебе такое платье.

– И кольцо у тебя красивое.

– Кольцо такое я куплю тебе в восемнадцать.

– Мне сейчас нужен красненький костюмчик!

Стоит ли говорить, что я привезла ей из первой же командировки самый красивый костюмчик, какой только смогла найти в Москве!

Идём с мамой к брату, поднимаемся на крутой пятый этаж. Детский плач разносится на весь подъезд. На лестничной площадке Сонечка на руках у матери – вырывается, изгибаясь всем телом.

– Не отдавайте меня! Мама, не отдавай меня, пожалуйста! Папа, ты правда придёшь за мной?

Такое недетское отчаянье! Мама решительно забирает её и уносит в комнату.

– Мы думали, ты не придёшь, раз Света приехала, – говорит брат, а мама отмахивается только:

– Такая сцена каждый раз, когда её пытаются отвести в садик.

Мы снимаем с Сонечки комбинезон, она улыбается и трёт кулачками глаза. Потом завтракает послушно, и я играю с ней в мою старую детскую игру шахматными фигурами.

– Смотри, это король ведёт королеву на бал. Это кони в нарядной сбруе, а это слоны, тоже нарядные, а это кавалеры и дамы.