Ксения Фрида - Жёны Ра

Корпорации уже давно проехались по нашему синдрому Бога – смеси эгоизма, тщеславия и панического страха одиночества. Богам нужен Олимп. Мы до одури жаждем чужого одобрения. Ведь для нас это показатель, что мы кому-то интересны.

На самом деле нам хочется, чтобы нас любили близкие. Все эти мамы-папы, бабушки-дедушки, братья и сестры, чтобы они принимали нас такими, какие мы есть: со скверным характером и высокомерной требовательностью. Но как в детстве, нам все так же проще получить похвалу от чужих дядей и теть, которые не знают нас до костяшек.

Нам нужна близость, а не ее суррогат.

И корпорации это знают. Их жизнь – глобальное соревнование, Олимпийские игры за внимание пользователя, должен быть раж: зрачки должны расширяться, а голова отваливаться. Должно быть что-то, что заставит нас есть эту вкусную пироженку каждый день.

На кону что угодно: чья-то роскошная жизнь, чей-то бизнес, чья-то индивидуальность, в конце концов (теперь это слово для поколения z значит слишком много), и даже больше: на кону сама идея, и за эту идею люди расплачиваются своим временем или психическим здоровьем.

К 2023 цифровая преступность достигла мирового пика. Госотделы кибербезопасности не справлялись, у них просто не было такого количества специалистов, способных вести расследования в сфере информационных преступлений. Кража денежных средств, взлом компьютеров и целых сетей, вымогательство, шантаж, мошенничество, цифровая педофилия, доведение до самоубийств. А еще горы бумаг, судебные разрешения и постановления. Это был провал.

Государства начали говорить о создании Единого генетического банка и введении перспективы общего генетического тестирования для всех родившихся младенцев. При рождении у ребенка собирают генетическую информацию и заносят в базу Банка.

Это бы решило проблему преступности, болезней и миграции. Это, возможно, стало бы чем-то вроде официального генетического паспорта гражданина мира.

Общественность пришла в раскол. Одни считали, что это навсегда решит проблему нераскрытых преступлений и незаконного перемещения, другие выращивали теории заговора и предрекали апокалипсис.

И где-то посередине всего этого хаоса в моей жизни появился Джамиль. Я хотела объяснить Ричарду, что так или иначе, Джамиль появился в ней не случайно, но мне это совсем не удавалось, и в тот день мой психотерапевт окончательно вышел из себя.

Это была наша десятая или одиннадцатая встреча. Раз в две недели я прихожу к нему в офис в обед или около семи часов вечера, в зависимости от дня недели, и мы ведем диалог о моих кошмарах, самочувствии или воспоминаниях. Но ни разу, ни разу я не осмелилась заговорить обо всем этом с самого начала.

– Вы когда-нибудь теряли с ним контроль?

– Что?

– Вы когда-нибудь теряли контроль с этим человеком? С Джамилем.

– Что вы имеете ввиду под «теряла контроль»?

– Все, что угодно. Алкоголь, наркотики, секс, что-то опасное, угрожающее жизни, ощущение эйфории, которое толкало вас на необдуманные поступки…

– Нет. Не было такого.

За кого он меня, блин, принимает?

– Лизабет, – он произносит мое имя на английский манер, и каждый раз, каждый раз я вздрагиваю от этого, – если вы не начнете говорить, то этот сеанс будет последним.

– Вы отказываетесь от меня?

– Я спасаю ваш банковский счет, – он поправил очки и посмотрел на меня снизу вверх, – Вы всегда можете обратиться, когда будете готовы. На крайний случай я могу посоветовать вам коллегу.

– Это неэтично.

– Обратитесь в комиссию по этике. Прошло семнадцать недель. Мы практически не сдвинулись с места.

– Дело не в том, что вы мужчина, если вы хотели это услышать. Терапия мне помогает.

– Думаете, в моей практике не было женщин, подвергшихся моральному или физическому насилию? Или я не отличаю сопротивление от недоверия? Вы хотите говорить, но не доверяете мне. Когда вы обратились, то сказали, что подверглись сильному психическому воздействию. Вы упоминали также, что, возможно, были жертвой вербовки. Поймите, терапия строится на большей или меньшей степени откровенности. И да, я думаю, дело может быть в том, что доверие с лицом женского пола вам будет установить проще.

– Что вы хотите услышать?

– Вашу историю. Ваши чувства. Иначе все это не имеет смысла. Я понимаю, что люди привыкли думать, что психотерапевт – это нечто вроде груши для битья вместо матери или бывшего мужа. Или губка для впитывания негативных эмоций. Но это не так.

Я встала с кресла и подошла к окну. Офис Ричарда был расположен в районе Ламбет, недалеко от моей работы и недалеко от Park Plaza London Riverbank. Из окна был виден Ламбетский мост, затягивающийся снизу сентябрьской дымкой тумана. Ветер швырял по мостовой желтоватые листья и мусор.

– Сны с преследователем прекратились?

– Да. Уже пару недель сплю без кошмаров. Говорю же, терапия помогает.

– Скорее снотворное, что я Вам выписал.

Я замолчала, а затем продолжила.

– У меня любовник.

Ричард оторвал тяжелый, глубокий взгляд от бумаг, и наши глаза соприкоснулись, как если бы он был разведчиком, перехватившим тайную информацию.

До сих пор я не поднимала с Ричардом этих тем.

– Он марокканец. Зовут Хамзат.

Ричард ничего не ответил на это, и я продолжила рассказ о новом любовнике.

– Мы познакомились на работе. Компания его отца наняла нас для исследования продукта. Он немного младше меня.

– Он похож на Джамиля?

О, нет! Он совсем не похож на Джамиля. Хамзат прост, как три копейки. Никакой загадки, никакого секрета. Я бы даже сказала, он типичен для мужской особи: любит красивых женщин, хороший секс, вкусную еду, дорогие тачки и путешествия. И совершенно не любит напрягаться и уж тем более погружаться в высокодуховные глубины.

Хамзат плавает на поверхности. Он – типичный представитель мужского пола. Махровый эгоист. Банальный любитель удовольствий.

Хамзат родился в Марокко, на стыке культур, но с явным уклоном в арабскую патриархальность, как если из нее исключили все, запрещающее пить вино и спать с женщинами, но оставили всякие-разные плюшки. Например, Хамзат хотел жениться на девственнице, когда нагуляется, а еще в их семье бизнес наследуют только сыновья. Отец делегировал часть полномочий компании на Хамзата и его старшего брата.

Хамзат не был красавцем. Он был вежлив, обладал отличными манерами, его даже можно было назвать симпатичным или красивым, но это была не природная красота, а выхолощенность манер и обаяние статуса. Я сомневалась, что в нем осталось бы что-то привлекательное без одежды от баленсиага и новой тачки.

– Нет. Они совершенно разные. И внутренне, и внешне.

– Араб… младше Вас. Закономерность все же есть. Что это? Попытка подпитать исчезающие воспоминания? Или замещение Джамиля?