Ксения Фрида - Жёны Ра

– По правде сказать, иногда я просто в ужасе.

– А по структуре? Сейчас ты чувствуешь больше упорядоченности в своей жизни?

– Скорее всего, да. Я хотя бы знаю, чего ожидать со всех сторон.

– То есть в этом порядке, сдобренном ужасом, ты чувствуешь себя более… привычно? Как зона комфорта?

– Получается, что так.

Я удивилась степени собственного идиотизма.

– Я сейчас задам странный вопрос… – протянула Анна, – а этот парень, с ним ты чувствуешь себя спокойно?

– Нет, порой с ним я чувствую дикий страх.

– Хаос или порядок?

– Хаос.

– Хаос и страх. То есть он как бы переходное звено между твоим состоянием сейчас и тем, что проецирует на будущее подсознание.

– Как дверь?

– Возможно. Длительный дистресс заставляет бессознательное искать нечто снаружи, что позволит разрушить старые обстоятельства. Но не как костыль, скорее как ожидание волшебника или крестной феи.

– Кажется, понимаю. Это скорее про то, что кто-то поверит в тебя больше, чем ты сам. Проекция магии.

– Интересно сказано: кто-то поверит в тебя больше, чем ты сам. Я думаю, что бессознательно ты ищешь нечто иррациональное, что способно разрушить твою прежнюю жизнь. В темные времена часто случаются удивительные, исцеляющие чудеса.

В апреле мы с Джамилем виделись всего один раз после конференции. Встретились на Сенной, прошли до Гражданской и свернули на Невский, несколько раз наугад заходили во дворы, исследуя начинку города: вентиляционные шахты, странный аукционный зал, кукольный магазин, проход на крыши, детские площадки, дворы-колодцы, клумбы и мусор. Некоторые дворы были загадочными и вмещали в себя еще несколько дворов или проходы в переулки, другие выглядели тоскливо и навевали грусть, но встречались по-настоящему опасные места, из которых хотелось сбежать как можно скорее. Мне всегда нравилось это в большом городе: он живет своей жизнью, и у каждого района, улицы и переулка есть своя атмосфера.

Я привела Джамиля в свой любимый бар и угостила терновым джином. Джамиль был серьезным и уставшим. Он рассказал, что был на свидании дважды – с девушкой-фотографом и дамой из приложения для знакомств, которую повел на мою выставку.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– И что она сказала?

– Что не сможет с тобой конкурировать. Закатила мне сцену.

– Очень жаль, Джамиль.

– А я думал, тебя это развеселит.

– Не очень-то это весело, на ее месте я бы тоже закатила сцену. Ты поступил, как ребенок.

Мы вышли из бара и свернули во двор. Апрельский воздух был еще холодным, но с какой-то пьянящей остротой врезался в нос, казалось, что им невозможно надышаться. Дворы пахли весной. Все кругом взрывалось. Звуки, цвета, запахи. Сырость проступала на стенах, делая их ярче, и легкий ветер приносил оживленные голоса со стороны проспекта.

– Мне всегда казалось, что весна заставляет людей сходить с ума. Чувствуешь этот воздух? Я серьезно.

Я засмеялась и села на плетеные качели.

– Ты пьяная, что ли?

– О, ты улыбнулся. Ты так редко улыбаешься.

К моему удивлению, он сел рядом.

– Замерзла?

– Нет. Это все джин.

– Я устал, Лиз, пиздец как устал.

– Помнишь свою первую девушку?

– Мы учились в одном универе. Только я на первом курсе, а она на третьем. Она была, ладно, скажу, она была мулатка. С длинными ногами и огромной копной черных кудрей. Она подошла ко мне на какой-то тусовке, чтобы просто переспать. Серьезно. Мы пошли гулять, и я признался, что никогда не был с женщиной. Она не поверила. Мы пошли в общагу, но комендант нас не пустил. Тогда я поднялся наверх, выгнал соседа из комнаты, потом спустился вниз и затащил ее через окно первого этажа. Все это время она ждала на улице, и когда мы были наверху, она сказала: «Джамиль, это просто отвратительно. Я уже ничего не хочу». Я сделал чай, мы поговорили, потом я проводил ее вниз, помог пролезть через окно, потому что испугался, что комендантша заметит и вышвырнет меня, вернулся и лег на кровать. Было гадко. Мы всю дорогу шли молча. А наутро я обнаружил клочок бумаги с номером телефона, – на этом месте он прервался. – На следующей неделе мы снова встретились. Я выгнал соседа. И едва мы закрыли дверь, как она расстегнула мой ремень, скинула брюки и оседлала меня прямо около двери.

– Как все закончилось?

– Она влюбилась, а я понял, что ничего не чувствую. Это был сложный разрыв. Зачем я вообще обсуждаю это с тобой, Лиза?

Я рассмеялась и погладила его по кудрям.

На следующий день Джамиль уехал в Москву, но мы продолжали переписываться.

Больше ничего интересного не происходило. Илья был занят со следователем и адвокатом. Он уходил рано утром, приходил поздно вечером, долго не спал, пил по ночам и совсем перестал принимать участие в жизни детей. На мои вопросы он отвечал сухо или нервно и мало говорил о происходящем.

Я забросила мастерскую и макеты и все дни проводила в торговых центрах. Я шла туда каждый раз, когда не знала, куда мне идти или не хотела возвращаться домой. Сумки, обувь, детские вещи, все это тщательно выбиралось и приобреталось мной на деньги, снятые с общего счета. На деньги, снятые «порционно», чтобы никто не заметил их отсутствия, хотя никто за этим и не следил.

Никаких угрызений совести или чувства вины. Мою иллюзию покрывала другая, еще более убедительная, что я покупаю нечто нужное.

Каждый раз в торговом центре я балансировала между мыслью о том, что у меня есть многое, чего нету у других, и утробной жалостью к себе. Но мост был шатким, он крошился на глазах, и я летела в пропасть.

Зато торговый центр не давал мне упасть слишком низко. Он подхватывал меня ровным коридором и нес в следующий магазин. Поверьте, если у вас отсутствует смысл жизни, то вещи сделают это ощущение еще более ярким и невыносимым.

Я обнаружила себя со стороны задней парковки, возле неприметной части пластикового гиганта, содрогающуюся от прерывистых рыданий под девятую симфонию Шостаковича из поющего фонтана. Весенний воздух комками проваливался в легкие и вырывался в виде рыданий.

Я вдруг обнаружила, что имею полное право не любить. Не любить Илью. Не хотеть сохранять семью ради детей или долга. Я имею полное право не поддерживать его, если наши цели и ценности расходятся.

Я имею полное право горевать. Злиться. Не хотеть бороться. Сдаться.

Полное право отпустить. Отпустить все, что не сбылось. В этом коридоре упущенных возможностей одно лишь горькое сожаление…

Девятая симфония написана в тысяча девятьсот сорок пятом, она должна была стать гимном победы, но не стала. Уныло-возвышенная, она словно не боится смерти, а смеется ей в лицо, заигрывая с костляво-отвратительной сущностью жизни.

Жизнь носит в себе смерть, как семя.