Динара Смидт - Подо льдом

У нашей семьи был небольшой дом, стоявший на отшибе. Он назывался Зимний светоч, и венчал, подобно короне, вершину горы Меньшая. Воздух здесь, даже летом, был холодным и свежим. Казалось, вдохнешь его, и горести забудутся, дурные мысли рассеются, и все болезни исцеляться. В надежде на это, отец и поселил здесь мою мать, чьё здоровье было непоправимо искалечено за годы жизни на гибнущей Земле.

Дом был окружён садом. Несчастные деревья! Лето в этих краях было таким недолговечным, что не успевали они сбросить снег да распрямиться, радуясь теплу, как морозы снова подкрадывались на мягких лапах и принимались точить когти о хрупкую кору.

Сам дом был красивым. Он стоял тут с тех времен, когда в моде были природные материалы – камень и дерево. Рамы из светлого ореха, а по обе стороны от крыльца – тонкие, как молодые деревца, колонны из голубого нефрита. Комнаты были светлые и просторные, и ветру было свободно, влетать в открытые окна, раздувать занавески и теребить лепестки цветов в горшках, выманивая их сладкий аромат.

Когда я была совсем маленькой, я жила в этом доме с мамой. То время я помню плохо, оно – как вереница кадров, которые я пытаюсь связать в единый фильм, заполняя пробелы своими неумелыми детскими рисунками. Я помню, как мы с мамой спускались к озеру у подножия горы. Оно никогда не оттаивало до конца, но летом дыхание теплого ветра немного растапливало лёд, так что он становился прозрачным, и тогда, если смотреть с возвышенности, под поверхностью проступали очертания затонувшего старого здания.

– Это – дворец? – спрашивала я у матери.

– Нет. Когда-то – ещё до оледенения – это был цех по обработке овечьей шерсти».

– Пусть лучше дворец, – говорила я, потому что «затонувший дворец» звучало, по моему мнению, гораздо более захватывающе, чем «затонувший цех по обработке шерсти».

А мать закатывала глаза:

– Называй, как хочешь. Дворцом он от этого не станет.

Мать не была романтичной особой. Хотя кто-то мог бы посчитать её решение бросить мужа и родную планету, чтобы сбежать с существом иной расы чем-то вроде романтического безумства, на которые решаются лишь героини любовных романов. Тут уж, как посмотреть.

Я мало знала о жизни матери до Нира. Ещё меньше – о её муже, который был моим «родным отцом». Я видела его лишь на экране. В первый раз, когда мне было четыре. Мать здорово напугала меня тогда. Помню, как она схватила меня в охапку, подтащила к монитору и чуть ли не ткнула меня лицом в изображение.

– Это – он, это твой отец, – сказала она взволнованно. – Вот он, гляди!

На экране какой-то человечек – маленький и рыжий, с красноватым крупным носом – яростно кричал что-то с трибуны, размахивая рукой, а целая толпа людей внимала, окружив его, как дети любимого учителя.

Мама тоже смотрела на него c завороженным вниманием, и тогда я стукнула по консоли телевизора кулаком, и изображение заморгало.

– Это не мой папа, – сказала я ей. – Мой папа – принц.

Мать посмотрела на меня так, как будто я безгранично разочаровала её, помолчала немного, но потом кивнула:

– Да, пожалуй, ты ещё слишком мала, – сказала она и выключила трансляцию.

Больше она со мной о том человечке не говорила – ни о чем не говорила, если уж на то пошло. Вышло так, что я знаю её в основном из рассказов отца и видео-дневника, который она вела от случая к случаю.

Записи в дневнике были глупыми. О погоде, о том, что она ела на обед. О том, что у неё, кажется, кончается мёд. Как же я злилась, просматривая их! Из трёх сотен бессмысленных записей эта женщина посвятила своей единственной дочери лишь одну, самую короткую – меньше минуты.

Мне бы стереть их все и забыть, а не просматривать, снова и снова и снова, пока не выучу весь этот бред наизусть. Каждый раз приезжая в «Светоч», я запускала голограмму, и бледный призрак матери появлялся передо мной. Она сидела в призрачном кресле и пила призрачный чай. Не травяной, а настоящий, черный.

– Дорогие вкусы! – фыркала мачеха Веру Лан. Привыкшая с детства, как любая нирянка, к аскетичному образу жизни, она не принимала любовь к роскоши. Что ж, моя мать была такой. Отец рассказывал, что когда впервые увидел её, то подумал, что перед ним сама императрица, не меньше.

Женщина на голограмме не походила на императрицу. Скорее на птицу, экзотическую, но растерявшую яркое оперение, запертую в клетке.

«Каким, интересно, станет первое столкновение Майи с миром людей? – размышляла она вслух, накручивая вьющуюся прядь на палец. – Надеюсь, не слишком жестоким. Надеюсь, оно не разобьёт ей сердце».

– Ох, мать, – думала я, приближалась к дымящим останкам основного корпуса моей «Колыбельной». – Как в воду глядела!

Я оставила челнок, и оставшийся путь прошла пешком. Корабль стоял почти прямо, лишь чуть-чуть завалившись на правый бок. В темноте не было видно, но его внешняя обшивка была цвета старой бронзы. Добавить хоть капельку блеска – нет, это слишком. Императорской семье не пристало следовать за модами…

Ветер дул мне в спину, подгоняя, и все же я не торопилась. Мой палец прилип к курку. Руки и плечи саднили от напряжения.

Сначала, я увидела кровь на снегу. Не человеческая кровь – хотя кто-то может поспорить со мной, дескать, на глаз её не отличить. Зовите это тогда моим особым талантом – каким-то образом я всегда знаю. Всегда отличу кровь нирянина.

Каждый шаг открывал для меня всё новые детали. Нет, Ли не лгал. Люди были здесь. Перед моим взором предстало поле битвы – тела нирян, моих «братьев», как сказал Ли. Большинство из них – не солдаты, просто мужчины и женщины, невидимая команда, приводившая в действие огромный механизм корабля. Будто бы сцена из прошлого, во времена кровавых баталий, когда две армии сталкивались в рукопашном бою. Как глупо! Я вспомнила наш с отцом спор перед вылетом. Почему я отказалась взять больше солдат? Я думала, что поступаю так, как нужно – солдатам место на постах, а не в свите принцессы … что за идиотка! Будь с нами больше солдат, эти ниряне были бы живы.

Корабль возвышался надо мной, как скелет гигантского кита, выброшенный из морской пучины на берег. Металл был выгнут и опален. Снег вокруг подтаял, и был усеян обломками кресел, полок, панелей, труб. В корпусе была пробита дыра – чёрная разинутая пасть. Кто-то стащил обломки панелей вместе, и воздвиг из них импровизированное укрепление.

Человеческая кровь мешалась на снегу с кровью нирян, но людских тел видно не было. Возможно, они отделались лишь раненными. Возможно, унесли павших собратьев.

Я пробралась к дыре. Прислушалась, прежде чем шагнуть внутрь. Темный обесточенный коридор уходил направо и налево, и был пуст. Корабль-призрак. Даже в худшем из кошмаров мне не могло представиться, что судно, на котором я играла ребенком, станет для меня таким чужим и незнакомым. Разве это мог быть мой корабль?