Ирина Бавина - Непридуманные истории

Недавно я узнала, что беременным и младенцам нельзя быть на похоронах. Всем известно, что во время ритуала крещения к младенцу приставляется ангел-хранитель, который на протяжении всей жизни сопровождает его и оберегает от напастей. В период, когда женщина вынашивает ребенка, она пребывает в особенном магическом состоянии. Пока малыш не появился еще на свет, он не имеет личного защитника. Нерожденные дети легко подпадают под влияние тёмных сил, поэтому посещение кладбища в этот период крайне нежелательно. Какую глупость я по незнанию совершила в своей жизни! Будучи беременной Катюшей, я попала на похороны Лёни, родному брату свекрови. Меня попросили натереть лапшу на поминальный стол. Я, конечно же, согласилась помочь. Моя мама не знала, что я попаду на похороны, а родные Сережи в приметы не верили, а может, и не знали, что нельзя. Когда все поехали на кладбище, я осталась одна в пустой квартире и забилась на кухне, было жутко. Слышала, как его дух рядом ходит, а сама посуду протирала, лапшу варила, но откровенно не по себе было. Послушайте меня и запомните: не надо беременными ходить на похороны и на кладбище. Берегите своих деток и себя, мои девочки.

Наша комнатка в общей квартире была крошечная в 10,5 квадратных метров. Не знаю каким образом, но в эти метры родители умудрились разместить кое-какую мебель. Имелся огромный древний диван, обшитый темно-коричневый дерматином, с высоким ограждением от стены и круглыми подлокотниками. Он не разбирался, но пружины там были отменные, и я на нем так любила прыгать и совершать такие пируэты, что бабушка хваталась за сердце. Диван стоял в правом углу возле двери. С ним впритык стояла родительская металлическая кровать, застеленная двумя пуховыми перинами, а сверху – жаккардовым белым покрывалом. Большие и мягкие подушки накрывались вышитыми фатиновыми накидками, из которых такая нарядная фата получалась на моей голове и носилась с гордостью. Помню, как я крутилась в ней перед зеркалом трехстворчатого деревянного шкафа. Подушки ставились одна другую и очень важно было, чтобы уголки подушек не были заломлены, а торчали остро как копья. Перины и подушки были приданым моей мамы. Их сделала вторая добрейшей души бабушка Агафья Петровна Белоус, в девичестве Мельничук, которая жила на Украине во Врадиевском районе селе Юзефполь. Это сказочный уголок моего детства, где я проводила каждый год каникулы до восьмого класса. Месяц-полтора у бабули Гаши и месяц на море в пионерском лагере.

Возле шкафа стояла моя металлическая кроватка, обтянутая сбоку белой сеткой, похожей на рыболовную, чтобы ребенок не вылазил и не выпадал во время сна. Бывало после сна сидела тихонечко, как мышка, а до первого года моей жизни я была ангелом спокойным, и не дождавшись, когда ко мне придут, я умудрялась, как говорила бабушка Ира, «наложить», и все что «наложила» хорошо втереть и размазать по этой сетке и по всей кроватке. Пару раз думаю, что я попробовала своего дермеца. Родные надо мной смеялись и подтрунивали, припоминая мне это, когда я стала старше, но при этом меня обнадеживали, что если малыш своих, пардон, какашек поест – богатым будет. У меня оправдание иное: я была девочкой любопытной, все на ощупь и на зуб пробовала, что до сих пор и продолжаю делать. Позже моя кроватка перешла по наследству Гене.

Под кроватью в деревянном ящике стояла швейная машинка «Подольск». Об этой машинке я не могу не рассказать. Благодаря ей и поженились мои родители. Моя мама в возрасте пятнадцати лет уехала от своей мамы, бабушки Гаши. В то время обязательное образование состояло из семи классов. Паспорт выдавался в шестнадцать лет, с которым и можно было только покидать свое место жительства. Поэтому мама со своей подругой, которая была на год старше, сходили в сельсовет и сказали, что утеряно свидетельство о рождении. Управляющая сельсовета сильно была занята, документы (журнал регистрации) не стала искать, может, после войны и немецкой оккупации он и вовсе пропал или сгорел. И служащая со слов мамы выдала ей новое свидетельство не 1939 года рождения, а 1938, тем самым добавив ей к возрасту еще один год.

Двоюродный брат мамы Николай забрал ее потом к себе из деревни в г. Винницу. Там он работал директором маслозавода. Впоследствии мама с огромной благодарностью вспоминала те два года, что прожила с ним, его женой и их мальчишками, маленькими на тот момент. На заводе платили очень хорошую зарплату. Никто не воровал ни масло, ни сливки. Директор разрешал брать сливочное масло по килограмму в день и по литру сливок. Мама иногда брала, а иногда – нет. Но отзывалась, что масло было вкусным, а самым отменным было то, когда наливаешь его еще не застывшим в банку. Представляю себе взбитые перегнанные сливки! Также мама рассказывала, что кожа рук была всегда нежной, ведь те самые сливки были лучшим кремом для рук. Практически всю зарплату она отсылала маме. Бабушка очень сильно болела, несколько раз она страдала воспалением легких. А на руках бабушки Гаши оставался младший брат моей мамы, дядя Ваня.

Николай уговаривал маму поступить в техникум. Однажды приехал родной старший брат, дядя Саша, и сказал маме ехать с ним в Никополь. У него родился сын, и он начал строиться, ему нужна была помощь. Но Николай не уставал ее уговаривать не уезжать и остаться учиться, да и вообще они жили вместе в ладу. Но мама уехала и попала, как говорят, в самое полымя: и цемент мешала, и за годовалым ребенком ухаживала, и еду готовила – все было на ее плечах. А еще работа – она пошла работать на трубный Никопольский завод. В общем говоря, истинное рабство. Когда о ее житье-бытье выпытала бабушка Гаша, а маму стало «качать от ветра» – так истощена она была, случился скандал. Мама очень переживала, как невольно стала «вражиной» невестке, тете Соне.

Благо, помогли подружки. Той осенью, когда освободилось место в общежитии, они ее позвали к себе и стали жить втроем в комнате. В общежитии только у мамы была швейная машинка. Папа приехал в командировку на этот же трубный завод, и его поселили в комнату на время пребывания. И как-то так получилось, что у него по шву порвались брюки на самом «интересном» месте (сзади), и ему сказали, что у одной Милы есть швейная машинка, ее-то и можно попросить их отремонтировать. Он пришел, постучался в комнату, дверь открылась, и тут он увидел маму. И все! С этой поры все командировки были только в Никополь. А 23 февраля мама и не заметила, как оказалась уже в ЗАГСе. Уже позже мама делилась со мной, что она и не замечала, что ребята на нее засматриваются. Но время было иное, скромное, и все побаивались открываться и признаваться в своих чувствах. И как оно бывает всегда, только она собралась в ЗАГС, как объявились и другие женихи с уговорами выйти за них замуж. Но выбор мамы пал на папу. Мы старались с братом всегда поздравлять родителей с их датой – 23 февраля. Эта дата, для меня во всяком случае, была такой же значимой, как дни рождения папы, мамы, Гены, бабушки, да и мой тоже. Прожили они долго и счастливо, и мы отметили сорокалетие их совместной жизни в 2003 году. Отец был ярким, красивым и модным, однако, не за это мама его полюбила. Он совершал истинно мужские поступки, обладал тонким чувством юмора, никогда попусту не болтал и всегда держал свое слово. Отец любил маму, столько уважения и теплоты проявлял к ней и шутливо называл «Моя Филипповна, рыжая». Пишу о нем, а слезы так и душат – не хватает мне папы. И сколько бы времени ни прошло со дня его ухода из жизни, не стихает теплая тоска. Папа, поговорить бы с тобой…