Катерина Чиркова - Не знаю

Вот я рыдаю в ярости над портретом Хозяйки медной горы – зеленая и малиновая акварель поплыла по кокошнику, бирюзовые бешеные глаза, черные-черные волосы и – аккуратно мелком пририсованный матерью треугольник носика. После всех перипетий, браков, разводов и бесчисленных переездов каким-то загадочным образом – а, впрочем, ничего загадочного, мать сохранила, а я забрала, устаканившись в благополучии – именно этот портрет висит сейчас у меня в мастерской, в раме. И здесь, на выставке, организованной и оплаченной мною собственноручно – ну что ж, художником я не стала, зато могу оплатить аренду зала – он тоже висит.

Моих родителей здесь нет. Они не со мной, им не нужен, не важен этот шум. Мать позвонила поздравить – я ее счастье и утешение. Ну, допустим. Жаль, правда, что я не знала этого сорок, тридцать лет назад. Отец – нет, не вспомнил. Я – фантом, меня нет, если я не перед глазами.

Мне восемьдесят четыре. Уже год я не выхожу за пределы квартиры. Зачем. Когда-то я объездил весь мир, и что теперь? На днях дочь – или это была Нонка? Да нет, вроде дочь. Анна, да – так вот она говорила, что была в Южной Африке. И я спутал Южную Африку и Южную Америку. И что, для чего мне эта информация, какая мне разница-то, где была эта дама… ах, ну да, не дама – дочь, Анна. Да. Провалы. Недавно искал важную бумагу, черт-те что, так и не нашёл… зачем она приезжала? Все бросили меня, а тут приезжала. Ах да. День рождения, у меня был день рождения. Восемьдесят четыре. Было бы что праздновать. Писать. Надо успеть дописать книгу. Не мемуары – это для бездарей. Роман, великий роман, книгу всей жизни. Как назвать его? Текст живет сам по себе, не зависит от новой слабости мозга и усталости руки, ноющей боли в суставе. Жизнь вкладывается в текст, в ткань повествования – не моя жизнь, иная, которая и не могла бы быть моей. О, если бы я был своим героем – этим свободным, умным, веселым, легким юношей, устремлённым вперёд и ввысь, спокойно уверенным в своей неуязвимости и безупречности, с прохладной улыбкой на устах, ускользающим от обязательств. Был ли когда-либо я таковым? Ну, разве что в собственных представлениях.

Мать с отцом не были женаты. Тогда не модны были эти буржуазные пережитки. У матери в медицинской карте в роддоме было написано «Кривая Нина Григорьевна, девица. Мальчик, сколько-то там килограмм, столько-то сантиметров». Отец был весельчак, дионисийское начало в нем преобладало. Знаю я его по рассказам матери и семейным байкам. И по страху, ужасу в образе черного, железного, с красными глазами волка за окном – когда он умер. От туберкулеза. Что значит – умер? Мне было не понять, но страх стоял за окном, моргал красным глазом. Отец всю жизнь скорее образ для меня, чем человек. Тот самый юноша-герой? Да нет, более земной, живчик, себе на уме. С детства я слушал о том, как они с тещей сначала ругались до драки, а потом мирно курили на кухне к вящему недовольству моей Нины Григорьевны. И про то, что «уж чего-чего, а цыганочку он плясать умел». Мда…

Мать меня родила, как порядочный и серьезный человек, в десять утра, с началом рабочего дня. И прождала целый день – так и не дождалась – счастливого папашу. Поздно вечером ее загрузили в грузовик с матерями-одиночками, которых развозило по домам государство. Ее номер был последний, так как отец ребёнка вроде как и отсутствует, но все-таки наличествует. И не понятно, имеет ли Нина Григорьевна Кривая, девица, право на тот грузовик с госдоставкой. Отец заявился уже на следующие сутки – вдрабадан пьяный, счастливый и с машинкой «Зингер» в руках. Машинку он тут же у порога не удержал и грохнул оземь. Что не помешало ей проработать успешно еще несколько десятилетий не только у моей матери, Нины Григорьевны, но и у моей супруги Лелечки, ибо первой – Галке – этот предмет был совсем не интересен.

Жизнь моя по событиям не является чем-то исключительным, но огромные по важности события, пережитые моей страной, в той или иной степени коснулись и моей жизни, почему её никак нельзя рассматривать вне этого, ибо общество и отдельный человек едины и нераздельны 1 1 Здесь и далее по материалам дневников моей бабушки, Нины Григорьевны Кривой .

На сегодняшний день я пенсионерка, ушла на пенсию с июля 1970 г. Работала же доцентом на кафедре госуниверситета города Н.

И вот теперь, когда трудовая моя деятельность закончилась, мне хочется оглянуться назад, поразмыслить о себе и обо всех тех, кто окружал меня в разные периоды моей жизни.

Вспомнить детство, юность, зрелость, свою учёбу, работу, творческую и будничную, свою личную жизнь, подумать о своих детях, об их судьбах.

Жизнь прожита большая, трудная, в которой имели место и небольшие радости, и очень большие горести.

И когда я сажусь за эти записи и мысли мои уносятся в то далёкое прошлое, мне и теперь иногда становится очень горько за мою незадачливую жизнь, и я начинаю нервничать и волноваться, будто это всё вновь повторяется.

И вот после летней практики мы вернулись в университет уже аспирантами второго года. Начало учебного года ознаменовалось еще одним событием – мы с Иваном поженились. Надо сказать, что ни в ЗАГС, ни тем более в церковь мы, конечно же, не ходили, тогда это считалось буржуазным пережитком. Да и мне – что сейчас, что тогда – тоже не казалось важным, а уж Ивану и подавно.

Сам он и вся его семья люди были легкомысленные, совсем не такие, как я. Положим, танцевать я тоже любила – на этом мы с Иваном и сошлись. Но мне в голову не пришло бы вместо аспирантских занятий пойти на танцы, а ему это было пару пустяков. Имел он также и несчастную склонность к алкоголю. Которая с каждым годом нашей семейной жизни все больше давала о себе знать. Через эту болезнь много было у меня переживаний, да еще мама считала своим первым долгом меня информировать о тех историях, которых я иначе, может быть, и не узнала бы. Результатом неумеренности и неспособности бороться с алкоголической болезнью стала болезнь желудка – язва.

А затем, когда присоединился еще и туберкулез, все это быстро привело моего мужа к его печальному концу. В семье у Ивана была, видимо, какая-то наследственная склонность к болезни легких. Его брат после ареста в тридцать седьмом году вернулся через два года и также от чахотки быстро умер. Отец также умер от той же причины.

Вернусь несколько назад и расскажу, как я возвращалась из родильного дома с Сережкой домой.

В тот день, когда я должна была выписаться из больницы, нас, кто выписывался, оформили уже утром, а примерно к двенадцати часам, после обхода врачей, уже можно было отправляться домой. Домашним накануне я сообщила об этом и наказала, чтобы принесли одежду мне и всё необходимое для ребёнка.