Катерина Чиркова - Не знаю

Иллюстрация на обложке – работа автора «Душа и ее помощники»

Холст, смешанная техника, 120х90, 2018 г.

Работа относится к циклу «Внутри», посвященного аллегориям состояний души и психики человека. Можно называть как угодно – душа, психика, нервная система, внутренний мир. То неочевидное, что на самом деле движет человеком.

Мы сегодня такие продвинутые, такой цифровизованные, логичные и экологичные, просветленные и одухотворенные. Но внутри, как в мифологические времена, живут боги, растения, камни, животные, демоны, ангелы, крылатые и рогатые, зубастые и глазастые существа.

Все события лишь частично автобиографичны, все совпадения случайны.

© Катерина Чиркова, 2022

ISBN 978-5-0056-1480-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Какое странное чувство – отец не поздравил с днем рождения.

Ритуалы, юбилеи, поздравлять обязательно с утра, за здоровье – шампанское, за упокой – водку, телеграммы, открытки, третий тост – за родителей, Спасская башня ровно в двенадцать ночи 31 декабря, до этого проводить старый год вином – «да в чем, наконец, дело, сядьте уже! ну что ж, пусть, как говорится, все плохое останется в том году, он был сложный». Так было.

Отец не признавал «полезных» подарков, всегда кривился, куце дергал рукой пренебрежительно, когда ему самому дарили какие-нибудь рубашки, галстуки – «ой-й-й, ну спасибо, спасибо». Его подарки были всегда – удивительно откуда взявшимися. Никогда не ходивший по магазинам и не знавший, где что дают, отец выуживал их, видимо, в каких-то антикварных или художественных салонах – одна из примет противоречивых девяностых – в мастерских художников… Я вот и не знаю, где, никогда не приходило в голову спросить – это же подарок. Мелькает что-то вроде «колониальная лавка». Деревянный олень с круговым узором древесины на боку, тёплый и немного шершавый в ладони; серебряный кулон с сердоликом – черненая оправа, глянцевый камень с прожилками; индийские светлые полупрозрачные агатовые бусы – к моему восторгу вдруг свесившиеся прямо у меня перед носом, как питон с ветки; яшмовый дедок-домовой со свирелью, хрустальная туфля. (Пепельница? Да это не важно). Или вовсе – гипсовый барельеф какого-то кавалера с мандолиной в обрамлении виноградных кистей, выпуклых и потертых, намекающих на веселый старинный праздник с барабанами, дудками и шутом, распевающим фальцетом. А теперь отец просто забыл, что мой день рождения сегодня, о том, что у меня в принципе есть день рождения. Или о том, что я в принципе есть?

Маленькая комната со светлым паркетом, большим окном, через занавески слепящий луч. Я еще во сне, не совсем здесь, но уже вижу закрытыми веками, ощущаю – тепло и свет, знаю, что сегодня мой день. Приоткрывается дверь и в щелку запрыгивает маленький белый заяц – игрушечный? Да нет же, просто он умеет вот так, на задних лапах. В оранжевых шелковых штанишках и кружевном сиреневом воротнике, он скачет маленькими шажками прямо ко мне и при каждом прыжочке бьет в тарелки. Чудо, восторг. Счастье – вот оно.

Не знаю, где моя мама брала такие игрушки, какие – привычные, советские – ночные очереди по записи отстаивала. Такого зайца я не видела больше никогда, ни у кого и нигде в своей жизни. Он заводной, с ключом в боку – позже, в период хладнокровного анализа действительности, я нащупала металлический каркас и пружины заводного механизма под шелковыми штанишками. Где этот заяц сегодня – я не знаю, с тех пор прошло почти пятьдесят лет. Сорок семь, если быть точной – то был третий мой день рождения.

На четвертый позвали гостей – девочек-соседок – и они затеяли дурацкую игру – кидать на пол черешню и догонять ее на четвереньках. Пятый я встретила в больнице, медсестра Вера получила особое удовольствие, задирая подол праздничного платья – в красный горох, юбка в пол, пышным пирожным – чтобы воткнуть шприц с болючим уколом в зад имениннице.

Следовали вереницей похожие, тихие, одинокие дни рождения. Лето, гостей никогда не было. Сначала все у бабушек, на дачах или в пионерлагере, потом обязательно экзамен приходится на этот день, потом некого приглашать – как-то подруги и друзья рассосались за время раннего замужества и ухода за младенцем. Это всегда был домашний день рождения, единственный в году день с мамой и папой на троих. В детские годы мы ходили в зоопарк и в кафе-мороженое, я держала за руки двоих взрослых.

Долго еще, уже вылетев, так сказать, из гнезда, я приезжала к родителям, чтобы быть поздравленной. Имениннице предписано было явиться ровно в тот самый день, не раньше и не позже, желательно утром. Сюрпризом было обнаружить однажды, что предписания-то никакого и нет. И, собственно, это мое личное дело – когда являться и являться ли вообще. То была моя иллюзия, но никак не их настойчивое желание и требование. С того момента мы перешли на телефонный формат. Они передавали друг другу трубку. Странно было иногда получать два отдельных звонка. Что-то происходило между ними, но мне было не до того, у меня тоже всякое происходило, и я решила, что больше не хочу пытаться понять, разобраться, соединиться, объединиться, мне не нужны совместные застолья, и мне все равно, с одного ли телефона и из одного ли места они поздравляют меня с днем рождения.

И вот мне пятьдесят. У меня Большой день рождения, Big Party, это галерея современного искусства, здесь много народу, музыка, мои картины развешаны по стенам.

Мои картины… Рисование – пожалуй, единственное, чему меня в детстве не учили. Воспитание меня было официальной миссией матери. Вместе с моим отводом от прививок, из-за которого меня нельзя было определить в сад, вкупе с заботой о муже-творце и поддержанием очага – та миссия стала причиной несостоявшегося трудоустройства, а значит – сломанной карьеры и загубленной жизни. Питая искреннее отвращение к домашнему хозяйству и обустройству быта, именно этим занятиям Лелечка вынуждена была посвятить свою жизнь. Всю свою жизнь без остатка. В том есть и моя вина – ей же пришлось заниматься ребенком.

Проснуться, зная, что все еще спят, и вдохновенно будить их импровизациями на электронном пианино в полторы октавы… Танцевать часами в одиночку, представляя себя на сцене, огромной сцене в огнях… Писать сказки на несуществующем языке, составить заодно словарь этого языка и придумать до кучи саму страну, ее историю и народ… Читать ночами напролет, не останавливаясь, пока не закончишь… это все не пережило испытания учебами в музыкалке, обычной школе и хореографических классах, ведомых неудавшимися пианистками, выпускницами пединститутов и отставными балеринами. Рисование как-то упустили, оно осталось только моим, в формате «я художник, я так вижу». Вот я несу матери важный, наполненный смыслом шедевр, выполненный в технике каракуль оранжевым восковым мелком по плотной пупырчатой акварельной бумаге. В телевизоре видна голова Клубкина – лысого дядьки, ведущего передачки «Клубкины путешествия» (Сенкевич, «Клуб Кинопутешествий»). Ему тоже показываю рисунок, он кивает и улыбается, ему нравится. Надо проследить, чтобы мама поставила картину на хорошее, видное место… вот так, да, нормально. Хорошо.