Марина Лугавцова - Молчание вдребезги. Как написать и потерять роман

– Что-то не припомню, когда меня в последний раз в тупик жизнь загоняла…

– Еще бы ты вспомнила. Как-то случайно, ненароком, нехотя, проходя мимо, я подслушал, как вы со Штольцем обсуждали падение одной особы с корабельного трапа музейного корабля, пришвартованного к причалу набережной Петра Великого на реке Преголя, а не Прегель, как немцы привыкли называть.

– А-а-а-а-а-а!

– Вспомнила! – кот понимающе посмотрел на меня: – Штольц еще удивлялся, как нормальный человек может свалиться с трапа, как пьяный боцман.

– Какая же обидная и ничем не оправданная несправедливость! Со мной в больнице как раз лежал тот самый боцман, упавший с трапа. Мы с ним вместе страдали в окружении таких же, как мы, покалеченных, но безжалостных сплетников. Боцман, действительно, упал с трапа, но совершенно трезвый, а я так и не смогла убедить товарищей по несчастью, что муж не доказывал мне теорему Ферма при помощи кулаков. Правда, соседка по палате имела свою собственную версию случившегося и утешала меня, как могла, занимательными рассказами, как ее дочь получила по лицу ударом копыта лошадки на соревнованиях по конкуру – и ничего, выжила.

– А что после больницы происходило, помнишь? Посидела, подумала, потом еще раз подумала и опять кисточки да карандаши из сундука достала. И понеслось по кочкам да оврагам. Мастерская, мансарда, подпольный подвал. Обнаженная натура сквозь запотевшие очки целомудрия, разноцветная эмаль для иллюстраций стихов, пленэры по субботам плюс «Балтика номер семь» на берегу Финского залива для вдохновения и все такое. Параллельно опять же выставками занялась и картины по стенкам назло судьбе до сих пор развешивала, как будто лететь без крыльев для тебя плевое дело. Перезагрузка или перестройка – великое дело для летунов с башни шестнадцатого аркана!

– Все так. Только к чему ты клонишь?

– Тебе опять сверху прилетело – сигнал послан. – Мартин многозначительно подмигнул в сторону потолка: – Займись делом. Как говорил один философ, после провала штабных учений: «Замаскировался и пополз по-пластунски к письменному столу над ошибками работать». Стол у тебя уже есть…

– Не хочется ползать. Пойду лучше на диванчике полежу и полюбуюсь паутиной трещин. Авось паук выползет или скорпион какой от соседей сбежит. Будет с кем поговорить о справедливости.

Я поставила на стол пустую чашку с увядшим цветком и поплелась в сторону спальни.

Не в характере Мартина было сдаваться после первой же неудачной попытки сделать все по-своему, а значит, правильно и единственно верным способом. На следующее утро он с ласковым смирением просителя дождался моего пробуждения и при первом же скрипе открывающейся двери спальни с ходу начал соблазнять меня творческими горизонтами, которые незаметны тому, кто все время лежит на кровати параллельно к этой самой недосягаемой линии успеха. Теперь я и шага не могла ступить без кошачьих атак на мое восхитительное ничегонеделание.

– Постой. – Мартин бросился мне под ноги, упакованные в носки с портретом бесстыдного авокадо, похваляющегося на весь свет упругой обнаженной косточкой. – Ты же сама хотела записывать умные мысли в хорошем литературном стиле? Все плакала по вечерам – времени нет, а его-то везде навалом. Оглянись только.

Я не выдержала и оглянулась. Ничего, кроме плохо убранной комнаты, у меня за спиной не просматривалось. Вдохновляться было нечем.

– Не туда смотришь. В сердце смотри – твое, мое… – пушистая черная лапка убедительно побарабанила по грудной клетке: – Серьезно, хватит сидеть и статьи щелкать без толку, пальцами похоронный марш барабаня.

– Сам барабанишь. Пощелкивая пальцами марш… Статьи надо щелкать и пальцами в такт щелк-щелк-щелк. Так выразительнее звучит…

– Одно не пойму. Вот зачем тебе взращивать сорняки канцеляризмов, приводящие в неистовство Корнея Чуковского и Нору Галь 25 25 Галь Н. Слово живое и мертвое: Международные отношения; 2001; Чуковский К. Живой как жизнь. М.: Время, 2014. ? Неужели интересно заграничными скопусами-покусами и ринцами в зверинце меряться? Скоро родную метрическую систему отладят – забудут про зверинец, будто и не было. Ты лучше вспомни, как тетрадь в черном мешке на антресолях нашла и ну мне целый вечер завывать, как ветер за окном.

– Мартин, дай пройти в коридор по-хорошему. Я есть хочу! А тогда стихи вслух я тебе читала. Настоящие. Один раз в жизни удалось испытать приступ великого поэтического безмолвия рядом с истинным творцом. А потом лететь, бежать, ломиться сквозь творческий, вернее Таврический, сад в сторону «Чернышевской», пока в голове не произошел взрыв неконтролируемого словотворчества. На тот самый сборник из мешка как раз и хватило энергии. Стой на месте. Что сейчас покажу…

Я кинулась к тайной полке в книжном шкафу и вскоре вернулась со связкой картонных квадратов с красными всполохами иллюстраций собственного производства в обрамлении мною же придуманного жалостливого текста с редкими вкраплениями реального опыта жизни.

– Ну, вот, почти и не испачкались обложки. Хотела в целлофан их закатать для приятной глазу книжной эстетики – да денег пожалела. Заждались книжечки своего первого читателя. А где тут у нас самый первый, самый умный, самый благодарный читатель? Держи ценный предмет – не урони. Право первого читателя моих произведений, Мартин, теперь всегда в твоих лапах. Цени. До своего падения я успела целую книгу «Белая кровь» написать. Вернее, нарисовать. Сама все придумала, картинки разместила в центре листа, текст тушью написала по краям, а потом соединила листы и обложку вместе. Ап! И книга готова. Симпатичный квадратик, как подушечка бумажная, и альбомная ленточка сбоку торчит – можно на гвоздь повесить и любоваться. Обложка красная, кровь струится белая, птица, она же героиня истории, ранена и лежит без движения, печалится. Клюв потеряла – сломала при падении с дерева Иггдрасиль головою вниз. Клюв сломала – ни сочувствия, ни награды за страдания не получила. Не всем, как Одину великому, дары положены за испытания немалые. Вытекает из птицы жизненная сила в символическом белом цвете, а вокруг расцветают петербургские серые каменные цветы. Из мрамора с прожилками пульсирующих вен синюшного оттенка. Печалятся цветы. Сочувствуют…

– Им бы еще в реке Фонтанке корни прополоскать от фальшивых слез не мешало бы…

– Вот еще! Не для таких, как ты, бесчувственных читателей художники новый жанр изобрели. А чтоб всем все было понятно, так его и назвали – книга художника. Тут как раз накануне моей хандры в Главном штабе постоянная экспозиция открылась – «Кабинет книги художника». Там таких диковин необычных, с клювами и без, в каждой витрине по дюжине на насесте просо клюют. Ой, что-то давно я в Эрмитаже не была. Забегу завтра.