Александр Горохов - Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести

– Не боись. Тут поблизости поселок или деревня. Достанем. А ты как с колесом покончишь, откручивай шаровую. Да аккуратно, чтобы болты не свернуть, а то потом намаемся.

– Я все сделаю правильно. Все откручу. Все сниму.

В меня кто-то со всего маху уткнулся, обхватил руками и, отдыхиваясь, захлебываясь от бега, зашептал:

– Дядя Николай, дядя Тимофей, там нуль.

Я от толчка отшатнулся, еле устоял и увидел бледных, перепуганных пацанов, которых мы послали поглядеть на знак. Вспомнил, что одного зовут, как и меня, а второго Санек.

– Тезка, Саня, вы чего? Что приключилось?

– Дядя Коля, – начал Санек, – мы дошли до указателя, того, куда вы послали, глянули, а на нем посредине синего прямоугольника нарисовано «О». Здоровый нуль, мы таких никогда не видали. Всегда какая-то цифра, а на этом – нуль.

Коля держал Санька за руку и молча кивал.

– Ну и чего? Ноль так ноль. Вы-то чего испугались?

– Мы сперва не испугались и тоже так подумали. А потом решили дальше пойти, глянуть, чего там. А там всего в одном шаге туман. Дальше вообще ничего не видно. Я руку вытянул, руки не видать и такой холод, такой страх наступил. Мы с Коляном вообще-то не трусы, мы и ужастики смотрим, и дрались со скинхедами, не боялись, а тут ужас пришел сразу к обоим. Мы бежать кинулись. Оглянуться боялись. Еле добежали.

Я переглянулся с Тимофеем. Он мне кивнул, мол, неспроста эти штучки.

Тимоха подошел к пацанам, обнял обоих, прижал к себе, те отдышались, успокоились.

– Молодцы. Все правильно сделали. И что дальше не пошли, и что вернулись быстро. Мы разберемся. Отдыхайте. Залезайте в маршрутку и расслабьтесь. Вздремните, если получится, а мы с Николаем пойдем в другую сторону. Поглядим, что там, на той табличке, написано, – он показал на столб в противоположной стороне.

– А чего с Витьком делать будем? – спросил я.

– Да вроде тихо себя ведет, может, ничего и не начудит, – пожал плечами Тимофей.

Потом подумал и окликнул:

– Витек, пошли с нами, поглядим, чего в той стороне. Может, шаровую опору найдем.

– А то! – обрадовался сивый.

– Надо бы вам, молодежь, не новую шаровую, а правильную жизненную опору искать. Вот чего делать надо, – вдогонку проворчал ветеран, видать, сожалея, что не удалось доспорить с Витьком.

И подошел к женщинам, безостановочно токовавшим. Начал объяснять про жизнь им.

Тимофей с минуту шел молча, потом огляделся и заговорил:

– Чего-то нутром чую, что был уже тут.

– Во и я тоже чую! – поддержал Витек. – Только не говорил, думал, показалось.

– А я ничего не чую. Не был я тут, это точно, не был, – покачал головой я.

– Не нравится мне все это, – сказал Тимофей, – и народ в маршрутке странно подобрался.

– Как это – «странно»? Народ как народ. Обыкновенный. Как везде, – пожал плечами я.

– А вот ты сам подумай. В маршрутке пятнадцать человек. Этот балбес водила понятно, чем занимается, а остальные? Я и Витек охранники. По большому счету ни фига полезного не делаем.

– Точно! Ни фига! – поддержал Витек. – Таких сук на лесоповал надо.

– Это тебя на лесоповал? – развеселился Тимоха. – Да ты там через неделю ноги протянешь.

– Я за идею готов!

– Ты лучше помолчи, фюрер недоделанный идейный. Лучше помолчи и послушай, а то назад к этому престарелому православному атеисту-комуняке пойдешь.

– А я че, я пожалуйста, – не обиделся Витек, – как велишь, товарищ капитан.

Немного прошли молча, и Тимофей продолжил:

– Так вот, с нами понятно. Дальше двое пацанов, вроде нормальные хлопцы, разве что чуток повернутые на смартфонах и соцсетях. Учатся, прости господи, какому-нибудь маркетингу, про который не то что они, а и преподаватели ихние ничего не понимают. Когда отучатся, станут продавцами работать. То есть тоже ничего полезного делать не будут. Идем дальше. Этот старый мерин – ныне от нечего делать правдолюб-пенсионер, недовольная всем зануда. Раньше, когда работал, сидел в какой-нибудь конторе, бумажки перекладывал и писал мало нужные отчеты, которые никто не читал. Да и подличал, должно быть, с юности. Это по нему за версту видно. Ты, Коля, в своем институте делаешь науку, которая, извини, никуда не внедряется, а значит, толку от нее как от козла молока. Тетки, по трепне их понятно, или продают всякую лабуду, или еще такое же. И так далее. На всю маршрутку один мужик, тот, который из деревни, занимался реальным делом. Еду выращивал, работал.

– Да и он, видишь, от безысходности сюда, к дочке, перебрался, – согласился я.

– Про женщину, с которой ты едешь, ничего не скажу – не знаю. А остальные живут бессмысленно, только жрут и гадят. По болтовне их понял, что и детей ни хрена не воспитывают, а значит, растят таких же, как сами, а то и хуже. Ни доброты, ни любви у них ни на грош, только злоба и зависть. Бесстыжих эгоистов с хватательным рефлексом. Вырастут, тоже будут жрать, гадить и злобой исходить, если чудо какое-то не приключится. Так что никакой пользы от них, в том числе и от нас, нету.

– А кому польза должна быть?

– Как кому? Земле, природе, людям. Нужна доброта, любовь.

– Верно ты говоришь, только это все абстракция. Конкретности нету, четкого плана действий, что и как надо делать.

– Надо жить по совести! – вступил Витек.

– По совести – это как? – не унимался я.

– По совести это по совести и по справедливости.

– А кто мерить будет эту твою совесть?

– Я буду! – ткнул в себя пальцем Витек. – Я знаю как, что и почему, – повторил он, и показал пальцем на Тимофея, – и вот он.

– Вас двоих, Витек, на всех не хватит.

– Как по совести, каждый должен сам определять. Совесть она или есть, или ее нету. Тут половины не бывает, – сказал Тимоха, – только это разговоры в пользу бедных. Долго еще такого не будет. Слабо́ это человеку. Самому себя судить, да еще по справедливости и по совести. И не тыкать пальцем в других, а только самому в себя. На деле так не получается. Я про это много думал, когда в госпиталях лежал.

– И чего? Чего надумал?

– Да то, что сказал, то и надумал. Только сказать-то просто, а принять и, главное, делать – почти не реально. И еще, надо не только себя родного любить, но и других. Природу, людей. Тогда на многое по-другому, правильней смотреть начинаешь.

– Ты, Тимофей, верующий?

– Да, я к вере не просто шел, долго. Но вот, пришел. А ты?

– Я тоже. А у меня это само собой получилось. Сколько себя помню, столько и верю. Был пионером, потом комсомольцем, а перед сном с Богом говорил. Молился. Сперва и не знал, что это молитва. Дома никто этому не учил и не говорил про веру. А потом, когда большеньким стал, в церковь потянуло. Но не так, чтобы ко всем службам ходить или причащаться, а для души, для себя. Может, это и не по канонам, но по-другому не могу. У матери уже после армии спросил – крестила ли меня. Ответила, что крестила, и даже сказала, в какой церкви.