Константин Ганин - Дважды рождённые

Игорь ворвался в пустое помещение «реальки». Как же он жаждал действия. Он, как тигр по клетке, носился из угла в угол. Он искал выхода, но выход не находился. Энергия рвалась наружу и выплёскивалась в этом бессмысленном метании от стены к стене, от двери к двери. «Что это?! Что это?!» – орало всё внутри него. Он бы побежал по потолку, по стенам, если бы смог. Его душа ещё мчалась сквозь пространство, сквозь века и измерения. Она не остановилась от полёта. Ей было тесно. Ах, как же ей было тесно в казематах человеческого тела! Как же тесно было телу внутри непроходимых стен!

В голове мелькнула вздорная мысль: «А может, попробовать через шлюз прорваться наружу? И будь что будет». Но здравый смысл тут же пресёк безумие: «Нереально, внешние двери не откроются человеку без Шелла. Если бы и открылись – какая радость сдохнуть от голода?». И тем не менее Игорь подошёл к двери, соединяющей реабилитационный зал и шлюз, и открыл её. Он смотрел на вскрытую капсулу оставленного Шелла и совершенно не чувствовал неприязни к этой железяке. Да, машина была его персональной камерой, но он испытывал к ней некое подобие жалости. Словно к преданному зверю, с которым предстояла разлука. Хотя о чём он? Они связаны, и связаны навсегда. Его самого нет в этом мире. Он – только начинка. Реален Шелл. Питание – идентификация Шелла, дом и защита – Шелл, сеть – Шелл. Лекции и полёты – Шелл!

Наш герой со злостью толкнул дверь, но доводчик предусмотрительно погасил его энергию. Дверь мягко щёлкнула и закрылась. Игорь развернулся к ней спиной и сел. Тут же, на пороге. Он бессильно вытянул ноги и откинулся на спину. Дал телу слабость медленно сползать по скользкому ворсу настила. Наконец вытянулся в полный рост и долго лежал, глядя в потолок. Постепенно успокаивался. Эта комната поневоле становилась свидетельницей его самых сильных переживаний. Она начинала ему нравиться. Здесь было тихо, никто не лез «в душу», хорошо думалось и вспоминалось. О полёте, об Учителе, о ней. Реальность недельной давности – добрая, спокойная, сытая – сейчас казалась столь далёкой. Словно целая жизнь разделяла его и прежний мир. Да и он ли там был? Он уже не был тем человеком, который гладил розовый живот робота и считал обычный сон высшим удовольствием. И он знал, что уже никогда им не будет. Игорь повернулся на бок, положил руку под голову и уснул. Ему снились белые медведи. Не злые и кровожадные, какими они остались в документальных хрониках, а добрые и мягкие. Они подходили к нему, лежащему на ледяной необозримой глади, и обнюхивали. Обдавали тёплыми потоками воздуха. Он разговаривал во сне с самым большим из них. Звал его полетать вместе с собой. Медведь охотно соглашался. Кивал, сидя на льду, вытянув кожаные пятки в сторону человека. Но они никуда не летели, а разговор всё затягивался и затягивался.

Проснулся он уже глубокой ночью. Почувствовал, что замёрз. Вставать и уходить жутко не хотелось. Он, ещё сонный, пытался свернуться калачиком и согреть себя, закрывшись руками. Но, промучившись минут пятнадцать, проснулся окончательно. Понял, что пора идти в Шелл.

Нутро машины приняло его домашним теплом. В воздухе послышался какой-то пряный аромат, что случалось крайне редко. Игорь воспользовался близостью коммуникаций и заполнил брюхо железного зверя тёплой водой. Зверь, как бы извиняясь за свою неполноценность и роль тюремщика, включил режим джакузи. Стены сжались вокруг кресла пилота, внутри них включилась фоновая подсветка. Игорь опять уснул. Уже в тепле, вытянувшись в пузырящейся ванне. Видения больше не приходили. И медведи не превратились в играющих дельфинов. Он провалился в пустой безвременный сон.

Утро Ярины было настолько дивным, что Шелл транслировал внешний мир практически без мотивирующей доработки. Ну разве что соловья добавил и ветерок подогрел. Шерсть железного зверя поднялась дыбом и стала невидимой для пассажира. Через прозрачный пластик в кабину ввалилось Солнце. Ласковое, пробуждающее, жизнетворящее. Вместе с ним пришли длинные утренние тени, беспечное и безоблачное небо. Девушка проснулась, как обычно чуть опаздывая за утренней зарей. Она блаженно потянулась в кресле. Всё-таки утро и молодость – славное сочетание, заботы прошлого дня сжимаются до крохотной горошины, закатившейся куда-то в уголок восприятия, остаётся только чудесное утро и молодость.

Досмаковав остатки дрёмы, Яра включила музыку. Начала выполнять любимые упражнения её собственной разработки: «программы сладких потягиваний». Ей потребовалось не более десяти минут, чтобы окончательно проснуться. Девушка с удовольствием вспомнила вчерашний урок, на котором она впервые приняла в себя состояние полёта. Или отдалась состоянию полёта? Впрочем, никакой разницы. Воспоминания добавили ещё одну приятную нотку в это безусловно волшебное утро.

Завершив утренний моцион прохладным душем, она направила Шелл к ближайшему кафе. С планами найти тех, кого можно осчастливить своим присутствием.

Внезапно Яра почувствовала, как окружающий мир блёкнет и меркнет. Она поняла, что теряет сознание и проваливается в лекционную тьму. У неё едва хватило сил остановить машину.

В центре черноты стоял железный стул, на который облокотился Профессор. Тонкая и иллюзорная серая подсветка по углам учебного зала скрадывала мрак. Создавала эффект деления пространства на пол и всё остальное. Клоунады не было. В лице и позе Профессора также не было ни намёка на шутку. Он выглядел необычайно серьёзным, суровым и непроницаемым.

– С прибытием, – сухо и резко начал он. – Внеочередное заседание.

Ни один звук не нарушил течения его слов. Тишина отсчитала секунды, и Профессор продолжил.

– Я слегка поторопился, выведя вас на прогулку. Моя вина. Отрицать не буду. Хотелось, чтобы вы научились сначала чувствовать, и только потом анализировать. – Он задумался, глядя в пол и тяжело опираясь на стул. – Я рад, что сейчас успел и вижу вас всех в целости и невредимости. Прошу простить меня за то, что подверг такому тяжкому испытанию. Не думал, что будет так. – Снова тяжёлая пауза. Профессор выдавал фразы обособленно, плохо скрепляя их друг с другом. – Я поторопился и сейчас должен рассказать вам немного о структуре того мира, который вы вчера увидели. Если, конечно, вы что-то вообще увидели, кроме собственного детского восторга. Впрочем, это нормально. Летать могут не все. Вы должны знать это. То, что вы это можете делать, – плюс вам, поэтому вы и здесь. Но гордиться не надо, вы не избранные. Говорю это для того, чтобы до вас дошло: есть и те, кто не может летать. Уныние, отчаяние, слабость, гнетущие страхи, духовная мерзость – всё это груз. Груз непосильный. Груз неприподъёмный.