Александр Гельманов - Древо прошлой жизни. Том III. Часть 3. Эмблема Создателя

А мостик-то, кажись, изменился, и охрану сняли.

– Замок не испытывал проблем с питьевой водой и при достаточных запасах продовольствия был способен выдержать длительную осаду.

Что верно – то верно: провианта в подвалах было хоть завались, без «мезима» не осилить.

– Впервые в письменных грамотах замок упоминается около 1157 года, когда Фридрих I Барбаросса подарил земли под него имперскому чиновнику Рупрехту фон Эльзену. Но история замка началась в XI веке с простых земляных валов и частокола. Впоследствии камень заменил деревянные сооружения. Ещё до 1268 года владельцами замка стали три брата: Эрнст, Вольфганг и Готфрид, разделившие замок и давшие начало трём линиям династии, названным по их династическим гербам: Эльзен Золотого Льва, Эльзен Серебрянного Льва и Эльзен Буйволиных Рогов. Таким образом, замок Эльзы стал неделимой собственностью нескольких сонаследников, и ветви рода фон Эльзен различают по цвету льва на гербе, а впоследствии и по названию домов. Замок никогда не менял владельцев, не был разрушен, избежал больших пожаров. С другой стороны, совладельцев было много, — замком одновременно владело несколько ветвей семьи фон Эльзен, и каждая ветвь вела своё независимое хозяйство. Сейчас дома соединяются между собой по последнему, четвёртому этажу, однако в старину было не так. Дома были автономны, а их владельцы могли находиться между собой в довольно сложных отношениях. При этом специальные грамоты регламентировали права и обязанности членов династии, проживавших в разных частях замка. В течение многих столетий жизнь восемнадцати поколений большой семьи регулировалась Сводом Правил, написанных в 1323 году и сохранившихся до нас.

Вот откуда идёт законопослушание и правовое государство!

– Король Карл IV передал замок Эльзы в территориальную зависимость архиепископу Балдуину и подтвердил это право позднее, уже став императором. Таким образом, прежде свободные имперские рыцари фон Эльзен стали зависеть от курфюрстов Трирских. Замок Эльзы был от основания имперским замком для охраны торгового пути — дороги из внутренних районов Айфеля вдоль реки, к Мозелю, но его окружали владения архиепископства Трирского. К концу XIV века императорская власть была уже ослаблена спором об инвеституре. Воспользовавшись этим, архиепископ Балдуин потребовал от рыцарей фон Эльзен принесения вассальной присяги. Рыцарей, однако, вполне устраивало то, что их сюзереном был далёкий император. Правивший в первой половине XIV века архиепископ и курфюрст Балдуин Трирский своими непомерными притязаниями власти и территориальных завоеваний вынудил рыцарей замков Эльзы, Эренбург, Вальдек и Шёнэк к вооружённому противостоянию. Создание ими 15 июня 1331 года оборонительного союза привело к так называемой «Эльзенской распре». Длительная осада замка Эльзы ничего не дала, и тогда за несколько месяцев Балдуин построил выше над замком Эльзы контрзамок – Трутцбург, откуда расстреливал его каменными ядрами. Расстояние между замками по прямой — 290 метров, кроме того, Трутцбург находится значительно выше и практически нависает над замком Эльзы. Он имеет четырёхугольное ядро с квадратным бергфридом, расположенное за рвом на соседней горе. Конечно, там помещался небольшой гарнизон, но для рыцарей фон Эльзен Трутцбург был неприступен. Кроме того, он отрезал замок Эльзы от дороги на плодородный Майфелд и контролировал дорогу на Айфель, идущую вдоль реки, и главный вход в замок. Эта дорога уходит вправо перед въездом на мост. После двухлетней осады упорство обитателей замка было сломлено, и защитников вынудили сдаться. Три прочих замка, видя безнадёжность продолжения войны, также прекратили сопротивление, и 9 января 1336 года был заключён «Эльзенский мир», распустивший оборонительный рыцарский союз. В 1333 году владельцы замка стали вассалами. После окончания распри Трутцбург утратил значение и быстро пришёл в упадок. Остатки его можно видеть на холме справа при въезде в замок Эльзы, а несколько каменных ядер собрано во дворе…

Смикитили, в каком детективном свете предстаёт исторический экскурс гида, если располагать тем, что вы уже знаете не хуже меня? Выходит, в аккурат спустя парочку столетий и, значит, несколько в отличном историческом контексте, некий, чёртом прыгнувший из табакерки Карл Коддль, затеял избавление от ярма государственных налогов и «крыши» ненавистного сюзерена-рэкетира. Соучастнки Коддля тоже занимались вымогательством у своих мелких вассалов и с чрезвычайными и полномочными «посланниками» Господа «делиться» не желали. Когда в рыцарской памяти окончательно стёрлось, как из недосягаемого Трутцбурга в форточки замка залетали ядра архиепископа, Коддль конспиративно сколотил за дубовыми дверями тайный орден, дерзко определяемый продвинутыми постсоветскими криминологами «организованным преступным сообществом» (у нас ранее за такую клеветническую дефиницию отсылали, туда, где Макар телят пас), и начал рубить и поднимать бабло в тёмных уголках немецкой сторонки. И, естественно, рубить бабло, мимо Трирской казны, параллельно ведя тайную войну за экспансию рыцарского суверенитета и обязательные внутренние интриги. Собственно, я это знал ещё в Москве до поездки во Францию. Примерно так действовали серийные большевистские гопники, наполнявшие «эксами» с револьверами наголо свою кассу для борьбы за освобождение человечества. Или, как олигархи Россиянии с лучезарным оскалом на глянце, стяжающие с мира по миллиарду «на чёрный день» своим праправнукам. Награбить, спрятать от налогового бремени и влезть во власть – хоть через тыщу лет родись, ничего оригинального, вечная битва за деньги, славу и власть – классический коктейль политики с уголовщиной. Наверное, так, зная, в какой битве погибнет, и придёт на Землю рыцарь печального образа Густав-Справедливый, чтобы сражаться, любить и после чаши мозельского поиграть на свирели и попризадуматься, куда на взмыленных конях катится доблестное немецкое рыцарство и дворянство. Потому что мальчишкой он наверняка лазил по развалинам Трутцбурга и не раз слышал и задумывался, для чего и почему тот был построен. И я также думаю, что моего духовного предка прозвали Справедливым не потому, что он справедливо отнимал и делил, а по какой-то другой, независимой от любых времён и обстоятельств, причине. Помню, с первых дней изучения истории, невзлюбил фразу нашего доцента Пискунова «тогда это так было нужно» – она всегда запутывала нас, студентов, и ничего толком не объясняла, – хотя бы потому, что о том, «как было нужно», «в курсе» исключительно Всевышний, а не сотня угодливых летописцев, помноженная на сотню высокомерных королей с лицемерным подворьем. В общем, у Пискунова мы получали пятёрки за выученные имена, события и даты, и хотя в итоге диплом купили не в метро, многого так и не поняли. Например, откуда бы неискушённым в высочайших закидонах подданным ведать, что после коронации, поутру вбрендит в королевскую макитру? Вбрендило же, когда после 17-го, 56-го и 91-го трижды кряду за «потерянный век» враз перекрасили историю в школьных букварях, что мама родная не узнала. Но каждый раз власть предержащий временщик в пожарном порядке вытаскивал нас через своё затянувшееся неопороченное настоящее из незаслуженного трагического прошлого в ненаступившее светлое будущее. А посему следующий учебник о непредсказуемом прошлом тоже не будет последним, и чистописание продлится, пока государство не познакомится с критериями Вечных Законов и Высшим Замыслом. Книжку для настольного чтения чиновного люда можно так и назвать – «как обустроить Россию и перестать жить против ветра», поскольку она специально на заданную тему, изложена русским языком и очень, ну просто очень подробно, а главное – Свыше. И тогда неразрешимая даже академическими институтами коллизия нравственной оценки Гражданской, Отечественной, Афганской войн, массовых репрессий во имя защиты родины, систематических народных потрясений и роли конкретных личностей в истории, начиная с выдохшихся монархистов 17-го до агонизирующих коммунистов-путчистов 91-го, отпадёт сама собой. При новом взгляде на историю игнорирование Вечных Законов и Высшего Замысла, неразличимое современниками с временной исторической колокольни проходимцев, для всех станет очевидным, поэтому историкам для оценки исторического процесса рано или поздно придётся применять объективный и единственно возможный критерий – космический, а не мнения частных лиц. Приоритет «сенсационной» разгадки «таинственного» афоризма «История не может быть другой…» принадлежит доцентам пискуновым – «Тогда это так было нужно». Например, промедление большевиками с залпом «Авроры» было «смерти подобно», потому что царь отрёкся от престола, а Временное правительство заворачивало домашние бутерброды в портреты Керенского; репрессии были обязательны для уничтожения накануне войны «пятой колонны»; «зарождение класса богатых собственников в результате приватизации было более важным, чем неизбежное обнищание населения. Или: растление детей телевидением вопреки мнению родителей «прямо-таки неизбежно», потому что «иначе никак нельзя». Именно так! Но так – во многом. Однако за очевидной частью приведённого афоризма следует неразгаданное за всю христианскую эпоху продолжение: «…но мы другими быть обязаны». О как! Опять красными или белыми, как после недавней приватизации ранее экспроприированного? А может, синими и зелёными, с десятикилограммовыми пулемётными лентами к «Максиму» крест-накрест? Две ленты по 250 штук – на синих и зелёных хватит, и на тех, кто в крапинку. Никто академиков за язык не тянул, когда признавались в невозможности моральных оценок. Ведь что такое совесть по воинствующим материалистам и разоружившимся «понарошку» безбожникам? Нравственная самооценка поведения через призму вновь придуманных людьми и бытующих на «самостийном» клочке Земли законов и норм. Если в таком обществе вдруг перестанут «бытовать» нормы, у менеджеров по продажам палёной водки и управдомов просто будет неоткуда взяться совести, – законотворцы разлетятся по Канарам, – и конец света похлеще короткого замыкания в пионерлагере. Но СОВЕСТЬ – не человеческое изобретение из рукотворного учебника этики. Она писана для нас на основе не земных, а Божественных Законов тонкого мира. Это нравственная, то есть духовная категория Бессмертного Духа, о существовании и бессмертии которого академики не хотят и слышать, а потому и затрудняются дать нравственную оценку революциям, приватизациям и всему столетию, и, скорее всего, истинные корни своих затруднений и сами до конца не видят. «Не видят» и «затрудняются» потому, что пытаются оценивать прошедшее по меркам земной свободы и земной совести. Однако с момента наступления клинической смерти, у Бессмертного Духа, покинувшего тело, пробуждается Божественная память и сопричастность к Вечности. А оттуда видно всё – всё, что ещё напридумывает себе человечество, и куда ему шагать, – и это не такая уж тайна. Или библейское «Человек – искра Божья» надо растолковывать? Но разве академики поверят, что совестью воплощённой души являются заранее принятые намерения развоплощённого Духа, а свободой – духовная независимость от всего, что на Земле мешает их выполнить? Или Божьи Заповеди написаны не для воплощённой души, а для кого-то другого? Или я уже «сильно» кого-то насмешил? В своих учебниках авторы считают почти как подавляющее неакадемическое большинство – у красных была своя совесть и правда, у белых – своя, или у кого набралось больше сабель и штыков – тот и прав. Но факт, что историки не могут дать однозначную нравственную оценку крутых виражей и в целом прошлого, манерам идти то тем, то другим путём, красноречиво указывает на сомнительное будущее и на знакомые грабли, – а это с позиций науковедения исторической наукой не назовешь. История, что навоз, – на неё можно смотреть глазами навозного жука или с высоты человека с вилами над навозной кучей. А ещё можно залезть на крышу амбара, увидеть всю кучу и дотронуться до звёзд. А не надоело ли маститым учёным снисходить до кухонных бесед пенсионеров-доминошников, мол, при Иванове елось и пилось хуже, чем при Петрове, но лучше, чем при Сидорове, и мусолить факты прошлого, будь то колбаса по два двадцать, показная скромность вождя, уничтожившего миллионы, или мумия напротив ГУМа? Ведь портрет Дзержинского рядышком со сталинским плакатиком «Не болтай» в телесериальном кабинете – это портрет из реальных кабинетов и, по-мнению Церкви, – надругательство над памятью расстрелянных священников и сограждан. Потому что в этих кабинетах по-прежнему думают: «Ах, как хорошо нам жилось раньше!» «Жить по совести» в дореволюционной России значило одно – поступать, как велит Бог, люди всегда знали это! Русская национальная идея XIX века, не боясь воя либералов, официально включала Православие, и наши цари стояли перед иконой не только в репортажах с праздника. А на вопрос, что есть Бог, взрослые всегда отвечали детям: «Бог есть любовь», это энергия любви. Но любовью кругом занимаются так, что не наглядятся бесы. Физическая кончина тогда означала, что человек «испустил дух»; сегодня, когда начинают думать, что человек – неодушевлённая скотина с инстинктами жрать и пить, его просто «мочат» в крови и «заваливают», как кабана. А участь хряка – ждать праздника желудка хозяина. Так что ничего оригинального про вечную душу, любовь и совесть для академиков я не открыл. Однако за многолетней, почти маниакальной одержимостью всех СМИ воздерживаться от слов «совесть» и «нравственность», так или иначе стоит нечто менее заметное – как можно дольше утаивать их космический источник происхождения. Или это лишь «слепая случайность», «случайная оплошность» и, как всегда, неизвестно чья? Или все идут в ногу, и только Тот, Чьё Имя десятилетия писалось кремлёвской цензурой с маленькой буквы, не по-ефрейторски намотал портянки и нарушает строй? Ведь совсем недавно один московский журналист в оправдание явных негодяев злобно во всеуслышанье возопил, что никакой высшей морали не существует, и каждое общество определяет приемлемые нормы нравственности. Отчасти, – насчёт «приемлемости норм», начинающий труженик «паркера» прав, – ему же читали лекции доценты пискуновы по учебникам академиков. А неоспоримой правотой академиков, конечно же, служит «…кхе-кхе… очевидная всем присутствующим в этой аудитории студентам …кхе-кхе… звяк-звяк… буль-буль… стук-стук… м-м-э-э-э… естественная потребность всякого социума ходить на голове в любую эпоху (краткое бурное «ха-ха», оживление) и наслаждаться плодами, безусловно, величайшего завоевания современности – внешней свободы и личного раскрепощения (тихое «хи-хи», шушуканье)». Разумеется, юным умам со свойственной им привычкой в любую погоду наслаждаться ходьбой на голове на грани свободы и вседозволенности, объяснили, что эта тонкая «адреналиновая» грань лежит в правовой сфере, её несовершенстве и пробелах. За сим и прозвенит звонок, приглашающий, согласно опытам академика Павлова, на чай с пирожками. Но если бы он не прозвенел, далёким от склероза молодым умам всё равно было не дано узнать, что сила и свобода Духа по Библии и «завоеванная» свобода неугомонных инстинктов тела «из запершившего горла» лектора, не сдерживаемая никаким драконовским законотворчеством, – «две большие разницы». Первую можно открыть в сердце любому, впустив в него Господа. Вторую – с дверью в ночной клуб через фэйс-контроль. О первой говорили Иисус Христос, Гаутама Будда, пророк Магомет, о второй – стыдно и долго рассказывать, кто. Мои студенты были этим тихо удивлены и попросили начертить мелом проблему влияния подмены понятий свободы на вседозволенность – им самим надоело слышать со всех сторон, что свобода не означает вседозволенности. Поскольку чапаевских картофелин я не ношу, у меня получился лишь треугольник – две «свободы», одна «вседозволенность» и несколько квадратиков и кружков. Студенты же не виноваты, что по другим предметам, которые тоже учат «любить свободу», о «двух больших разницах», известных две тысячи лет, им не говорили. Ведь чтобы уяснить, что такое свобода и совесть Духа, как минимум, надо прочесть Библию. Но будут ли равнозначны понятия совести и свободы всезнающего, всевидящего, всеслышащего Духа, оживляющего наше физическое тело, и продукты мозга, способного по своей материальной природе генерировать лишь убогость земных представлений? А оно нам надо, если мы в розовом детстве с Незнайкой на Луну слетали? Правда, на задней скамейке всегда найдётся, кто спросит: