Александр Гельманов - Древо прошлой жизни. Том III. Часть 3. Эмблема Создателя

– Macht nichts. In Ordnung 5 5 Ничего. Всё в порядке. (нем.). , – ответила она, улыбнувшись одними безумно красивыми зелёными глазами.

– Мне, правда, очень неловко, простите меня. Вы не ушиблись?

– Нет, всё в порядке, – успокоила Хельга, как ни в чём не бывало, перейдя на русский.

– Не подскажете, какой лабиринт ведёт в кафе? – не придумав ничего умнее, спросил я.

– Пойдёмте, провожу вас. Я как раз туда иду.

– Благодарю.

– Не за что. Только я не фрау, а фройляйн.

– Извините, фройляйн, спасибо, – проникновеннее старушки, которой уступили место, ответил я.

Мы шли молча, а я лихорадочно соображал, что делает охотник, когда на него бежит дичь. У Хельги были стройная спортивная фигура, миловидное овальное лицо с правильными чертами, таким же правильным носиком и светлые прямые волосы, немного недостающие до плеч. Причёска обрамляла овал лица так, что, как говорится, не отвести глаз. С такой немузейной красой любой курице из топ-моделей фору давать, и на тебе – в музейную глухомань сиделкой, вязать носки.

– Ваша экскурсия уже окончилась? – спросила девушка.

– Окончилась, фройляйн.

– Вам понравилось?

– О да! Особенно кухня. Там такие громадные сковородки, что стало жаль загулявших рыцарей. У нас обычно используют небольшие деревянные скалки, – я скосил глаза в её сторону. Этого оказалось достаточно, чтобы по выражению лица заподозрить в Хельге наличие чувства юмора и отсутствие чопорности – непробиваемого барьера для знакомства. Кто знает, где тут у них проходит граница между толерантностью к экзотическому блуду и классическим сексуальным домогательством?

Мы поднялись по лестнице в кафе, в котором я был вчера, но не дошли до прилавка, как я сказал:

– Позвольте угостить. Пирожные с сосисками не подерутся?

– Нет, но… – Хельга, видно, не ожидала от меня такой прыти, и любой ответ её был проигрышным.

– Пожалуйста, присядьте здесь. Прошу вас – у меня после экскурсии появился вопрос, а мне доступен только английский, – я беспомощнее отставшего от поезда пассажира в тапочках развёл руками. – Одну минутку.

Хельга села за стол и приняла изящную позу непринуждённого ожидания. Мне повезло, очереди не было. Я вернулся с картонным подносом, быстренько переставил всё на стол, сходил за другим и присел напротив девушки.

– Ваше имя я прочёл на бейджике и обязан как-нибудь назваться. Александр.

– Очень приятно, – ответила она. – Вы из России?

– Да. А вы из замка или того домика под островерхой черепицей, что у главного входа? – осведомился я, подавая пример, как разделаться с немецкими сосисками с помощью соуса.

Она рассмеялась – сдержанно, как-то по-немецки, а я плеснул воды в её стакан.

– Спасибо. Это же средневековый дом прислуги. Я из замка, вон мои окна.

– Ах, простите. Тогда не ваш ли муж прячется за занавеской? – в тон отреагировал я и успел подумать, что жена Густава Флора частенько бегала в этот домик к своей подружке – служанке Бутике, и наша старая кормилица Берта тоже жила там.

– Нет, не муж, – подыграла Хельга мне, вероятно, не придавая значения тому, как изменился бы в неродном для неё языке смысл её ответа, если бы она вместо «не муж» сказала бы «не он». Где она выучила русский? Когда рухнула Берлинская стена, фройляйн было лет десять. У нас, между прочим, всё ещё зовут девушкой замужнюю сударыню за прилавком лет до сорока и стесняются «погонять» силиконовую шопоголичку с Рублёвки барыней. Фрау-мадам таких тонкостей не понять.

Где же она выучила русский? Я уже не сомневался, что передо мной сидела та самая зеленоглазая блондинка, которую мне предрекли в московской подземке, и боялся спугнуть удачу. И вот теперь она сидела прямо напротив меня, держалась скромно и грациозно, и, согласно вещим словам гадалки, должна была помочь в том, в чём мне было бы невозможно справиться в одиночку. Моя и её роли в этом запутанном деле существовали во времени задолго до того, как я оказался здесь, в одном из двадцати пяти тысяч замков Германии, до того, как мне чуть не свернули шею во Франции, и даже до того, как в центре Москвы случайно подобрал почтовый конверт, с которого всё и началось. Такую помощницу для секретных поручений ещё поискать – с легальным доступом в замок, бегло шпарит по-русски и вдобавок умная, – в общем, находка для осиротевшего от серии провалов резидента. Разница между умным и очень умным заметна не сразу, но юмор чувствуют оба. А смотрит как – почти влюблёнными глазами – с ума сойти! Придуривается, наверно. Вам бы тоже так показалось, если бы понаблюдали, как колыхаются её натянутые брючки, и уловили вибрации голоска. Прости любодеев, Господи.

– А вы? Отбились от толпы? – лёгкий, почти незаметный акцент фройляйн был прелестен. – Как вы тут оказались?

Скорее всего, она понимала, что я прибыл сюда не с группой, а сам по себе. Говоря по-русски, Хельга иногда делала необычное ударение на двух слогах в конце фразы, однако это лишь добавляло речи притягательности.

– А-а, – с точно выверенной безнадёжностью махнул рукой я. – Топографический кретинизм. Заблудился на очередном перекрёстке планеты.

– И чем в жизни занимаетесь?

– Писатель – выпил и весь день свободен. В последнее время пытаюсь заработать на одном и том же заблуждении, которое преследует человечество с колыбели, и сейчас заканчиваю роман. Как сказали бы мэтры, исписался и ломанулся по миру блудняком тянуть лямки рюкзака.

– Где же ваш рюкзак, если не в автобусе?

– Бросил от изнеможения в шести милях к северу, выражаясь языком изобретателей джинсов, демократии и разбадяженного кофе. Боливар не выдержит двоих. Конечно, снискать масло на хлеб на одних и тех же пороках несравненно легче, но мне это слишком претит. Творить виртуальных мерзавцев в реальной сфере отрицательных эмоций и живописать бурю страстей в рукомойнике по американской мечте о чемодане зелёных рублей – не моё.

– А разве существует другая литература?

О как! Нарвался. Придётся отвечать, но, кажется, я уже входил в раж.

– Тут вы правы. Ещё ни одному пролетарию не удавалось застукать сытого Ротшильда и голодного Рокфеллера, а это совсем иная проблематика. Знаете, как бывает? Для начала приходится выуживать из жизни некий конфликт, столкновение интересов и характеров и щедро наделять персонажей изъянами души. А вскоре видишь, что за несколько прошедших тысяч лет к старым изъянам нельзя добавить ни одного нового. Я уже стал задумываться, не пора ли вместо художественного изображения пороков публиковать бюллетени их рейтинга встречаемости. Великая немецкая и русская литература уже сделала всё, что смогла. Доводом к тому выступают тысячи поколений землян, отправленных по религиозным канонам в адскую вечность, и неиссякаемый поток её будущих соискателей. Стало быть, или не всё ладно с канонами, или с соискателями давно происходит что-то не совсем то, поскольку массовое устремление в вечную преисподнюю, по тем же канонам, считается нелогичным. Складывается впечатление, что временно посланным на Землю и навсегда запертым в преисподней не дают обменяться мнением, а ведь в этом смысл передачи опыта поколений.