Григорий Синеглазов - За решёткой. Криминальный роман

– Нету, – с сожалением ответил Боря. – Я вообще не курю. – Вообще-то он курил, когда учился в старших классах школы, но в университете, со временем бросил. Как-то само прошло. Видимо, курил, что называется, не в затяг, поэтому и бросить было легче.

– Почему вы все сюда без сигарет заходите?

– Не наезжай на него! – Попросил другой сосед сиплым голосом. Боря кинул взгляд и на него. Худое, повидавшее в этой жизни немало, лицо. Кашель через каждые пять минут. Если первый был одет налегке, то этот его сокамерник укутался как следует в тёплый пуховик с мехом, а под ним и рубашка, и тёплая кофта.

– Да я не наезжаю, – сразу сменил тон первый. И с улыбкой продолжил: – Тебя как зовут?

– Боря.

– Меня Толик. Я цирюльник местный. Слышал песню такую «парикмахер дядя Толик, подстриги меня под нолик»?

Боре доводилось слышать блатные песни, несмотря на то, что в студенческие годы он был специалистом по электронной музыке. Анатолий же продолжал, всё время улыбаясь:

– Этого доходягу, который возле тебя лежит, Володя зовут. Тебя за что закрыли?

– За грабёж. – Признался Боря. – «Макдоналдс» ограбил.

– Красава! – Воскликнул Толик, – А меня за кражу. Ночью проник в магазин и ящик водки стащил. Он оказывается больше тысячи стоит, вот меня и поймали. Сто пятьдесят восьмую шьют, народную.

– Почему народную?

– Потому что большинство тюрьмы по этой статье сидит, вот она и получила прозвище «народная статья». Но тут ещё не тюрьма. Это «Петровка, тридцать восемь», изолятор временного содержания, в советские времена КПЗ назывался, теперь в ИВС переименовали. Тут рядом детский сад, и баланда прям оттуда идёт.

– Что идёт? – переспросил Боря, услышав незнакомое слово.

– Ну, баланда. То, что мы едим тут. Каша там, макароны, рассольник. Из детского сада поставляют, так что она тут сносная, есть можно. А вот когда в тюрьму поедешь, там сами зеки готовят, козлы – картошку почистить нормально не могут, с кожурой в супе попадается.

– Ты его давай не стращай! – Подал голос Володя, – Может его ещё не закроют, а на подписку о невыезде выпустят.

– Ты, конечно, оптимист, Вован! – Передразнил его Анатолий, и, переведя взгляд на Борю, добавил: – Его не слушай особо. Он ни разу не сидел, вот и не знает ничего. У меня уже две ходки позади, так что лучше ко мне обращайся. Запомни главное правило арестанта: надо надеяться на лучшее, а ожидать худшего. Вот Вова ожидает лучшего, а как судья объявит «арестовать», так за сердце ухватится. Приступ случится.

– Не случится, – уверенно парировал Владимир, прерываясь на кашель. – Если, когда закрывали, не случился, значит уже больше точно не случится.

– А лет-то тебе сколько? – Настаивал на своём Толик. – В твоём возрасте, как раз сердечные приступы и характерны. Борь, хочешь я тебя по фене научу разговаривать? В тюрьме пригодится.

– Отстань от него – не унимался Вова. – Успеет он научиться. Может ему вообще твоя феня не пригодится.

– Вот старый! – Улыбнулся Толик. – Хотя да, по фене тебя и в тюрьме научать говорить. Что у тебя за книжки?

– Уголовный кодекс адвокат дал, и Стивен Кинг у меня с собой был. – Ответил Борис.

– Надо было кроссворды у адвоката попросить. А то здесь не расчитаешься особо. – Толик откинулся на спинку кровати, и принялся вслух разгадывать сканворд. – Гвардеец Ивана «Грозного»?

– Опричник. – Сказал Владимир, в голосе чувствовалось лёгкое пренебрежение к невежественному сокамернику.

– Подходит, – на ходу записывая, откликнулся Толик, и произнёс следующее задание, погрызывая ручку: – Пронзит струна осколком эха?

– Песня была такая, – сказал Владимир, – не помню, кто поёт.

– Олег Митяев. – За него продолжил Боря. – Пронзит тугую высь.

– О! «Высь» подходит. – Успел с улыбкой сказать Толик, как по радио объявили:

«Московское время двадцать два часа. В эфире новости».

– Можешь одеялом накрыться, Боря. Кстати, радио тут всю ночь играет, по нему и ориентируемся во времени.

– Киргизу скажи, чтоб накрылся. – Перебил Владимир. И поскольку Толик был ближе всех к четвёртой кровати, то он и крикнул, сделав серьёзное лицо:

– Эй, киргиз!

– Чего-мана? – ответил тот. Киргиз поднял голову. Неизвестно сколько дней он не брился и не принимал душ, но он явно зарос. Представитель Средней Азии тоже предпочитал одеваться в пуховик, как и Володя. Из национальной одежды на нём ничего не было, одет был как типичный москвич, и только растительность на лице и смуглая кожа выдавали в нём киргиза.

– Одеяломана можешь накрыться – Передразнил киргизский акцент Толя, – десять уже. «Микки из Голивуда?». Четыре буквы.

– Маус – ответил Володя.

– Не подходит. Первая «Р».

– Тогда не знаю.

– Может Микки Рурк? – предположил Боря.

– Подходит. – Ответил Толик. На следующем задании Боря заснул, и дальнейшая судьба кроссворда ему осталась неизвестной. Разбудил его утром строгий женский голос за пределами камеры:

– Подъём граждане! Время шесть утра. Заправляем кровати. Побыстрее!

– Ну ты и храпишь, братишка – обратился к Боре Анатолий, заправляя кровать. – А ты какой «Мак» ограбил? Тут, кажется, ночью по радио про тебя передавали.

– На «Сухарях». – Ответил Боря, уже покончив с заправкой койки.

– Через два часа завтрак принесут, его здесь сотрудники изолятора раздают. – Боря удивился, как Толик мог резко и часто менять тему для разговора, и даже не находил слов, чтобы ответил ему, или вставить. – Ты, поди, давно уж не ел-то?

Боря, вдруг, вспомнил, что в действительности, он принимал пищу в последний раз дома, перед выездом в субботу. А теперь понедельник, утро. То есть полностью всё воскресенье в его желудок не упало ничего съедобного.

– После завтрака у них тут проверка бывает. Можешь на режим пожаловаться.

– На обжарку надо б попроситься, – вставил своё слово Владимир. – Мне кажется, киргиз этот: блохастый.

– Кстати, да. «Беттеры» скорее всего у него есть. Он же по два-два-восемь залетел-то. А они когда колются, могут неделю не мыться вообще.

– Два-два-восемь – это за наркотики что-ли? – Уточнил Борис, неоднократно слышавший этот номер статьи. Вот почему от киргиза так несёт. Наркоманы, как правило, не утруждают себя своевременным приёмом ванны или душа.

– Да. Прикинь его на «точке» поймали. В ларьке газетном героин покупал, пять граммов порошка. Его-то «без прима» взяли, а газетчик, похоже, надолго уедет.

– Что значит «без прима»? – Боря сделал растерянное лицо, явно не понимая новую для него речь.

– У тебя же уголовный кодекс есть. Вот открой, посмотри. Там два-два-восемь, несколько статей есть. Прим-один, прим-два, а у него «хранение без цели сбыта», значит «без прима».

Позже, изучая состав двести двадцать восьмой статьи, Боря выяснил, что «прим» – это сокращение от слова «примечание». И что статей с этим номером целых пять, в каждой ещё части есть. Без прима – это обычная двести двадцать восьмая. Первая часть за мелкую наркоту – до трёх лет лишения свободы, по второй части крупный размер – от трёх до десяти, в третьей части особо крупный размер – от десяти до пятнадцати лет. Судя по всему у киргиза была вторая часть. Статья двести двадцать восемь прим один – означала сбыт наркотиков, и тоже три части, но насколько они суровые Боря прочитать не успел, поскольку принесли завтрак, и задержанные пошли его получать. Передавая друг другу тарелки с кашей, они накрыли на стол, и принялись за еду. После того, как помыли тарелки, и понесли их сдавать, раздали чай. У Толика в сумке ещё оставались печенья, которыми он охотно поделился с остальными. Киргиз от приёма пищи отказался.