Григорий Синеглазов - За решёткой. Криминальный роман

– Так я тебя и повёз на Калужскую! – Передразнил Борю старшой. – Какая хата, спрашиваю?

– А, вы это имеете ввиду? – Догадался Боря. – Два-пять-три.

– Можешь ко мне на «ты» обращаться. – Смягчился младший инспектор, – Просто скажи «Извини, старшой, не понял тебя с первого раза».

Он открыл хату, и Боря вернулся к своим соседям по камере из Средней Азии. Один из них, обратился к нему с явным среднеазиатским акцентом:

– Брат, куда вели тебя?

Боря решил, что с сокамерниками лучше всё-таки общаться и ответил:

– Хотели, чтобы я после суда здесь остался.

– На хозработы, что ли? Не, брат, не надо. Лучше в лагерь ехать, там у меня братишка тринадцать тысяч зарабатывает. А здесь все бесплатно работают. Да и то, ты что, баландёром хочешь стать? Не надо, брат.

Борю уже перестало удивлять, что все здесь друг друга «братом» называют. Да и что удивительного, наверное, поэтому мафия и зовётся в народе братвой, что все они – «братья». После ужина Боря лёг на свою пальму. Кинга дочитывать уже не хотелось. А раз читать не охота, остаётся только спать. Вернулись мысли о его уголовном деле. Единственный вопрос, который мучил его теперь, был «А кто же всё-таки сообщил полиции об ограблении?». Наверное, следователь специально не говорит, хочет послушать нелепые Борины отмазки.

Один из Бориных одногруппников по универу институт не закончил. Он вылетел с первого курса. Незадолго до летней сессии просто перестал ходить на занятия и пропал также на время сессии. Боря с ним встретился случайно, года через два, когда уже учился на третьем курсе. Оказалось, что его одногруппник попал в тюрьму, и после двух банок пива, он ему поведал о жизни в неволе. «Понимаешь, – одну из своих баек он начал именно так, – до тюрьмы я часто смотрел порнографию, и думал что такого в кунилингусе? Вон в каждом порноролике он присутствует. А там оказалось, за это спрос есть. Если узнают, что ты у бабы отлизывал, могут и опустить, оказывается. Оказывается кунилингус и минет, по воровским понятиям, – одно и тоже. Ни то, ни другое пацан не должен делать.»

Боря не знал, к чему всплыл в памяти этот разговор с одногруппником, имени которого он даже не запомнил. Но поскольку он был ещё неопытным зеком, он часто думал о вольной жизни и иногда воспоминания сами собой накатывались. Вот и разговор с сидевшим одногруппником прорезался из глубин памяти в подробных деталях. «Первый день на зоне я харкал кровью, как будто мне стоматолог зуб вырвал. А мне итак его вырвали, только не стоматолог, а козёл. И не вырвал, а выбил по беспределу». Да, подумал Боря, видимо это правда, что в тюрьме только дерутся и насилуют слабых. Хотя за три дня в Бутырке он не видел ни одной драки, и тем более не видел обиженных, опущенных и тому подобных. Он попробовал вспомнить ещё какие-то наставления бывшего одногруппника. Но ведь беседы о вещах, которые кажутся ненужными, быстро забываются. Только теперь Боря понял в чём была ценность того разговора о тюрьме с другом. И уж тем более, только сейчас он стал догадываться о смысле поговорки «от тюрьмы да сумы не зарекайся». Ведь он всегда считал, что не будет сидеть.

Под воспоминания о разговоре с бывшим одногруппником Борю накрыл сон. А от сна его пробудила утренняя раздача завтрака («Баланды»). На этот раз давали не сечку, а другую кашу – пшёнку. Она Боре показалась повкуснее, и даже сахар не потребовался, чтобы её превратить в еду. После завтрака Боря залез на шконку, а сквозь сон услышал голос из глазка:

– Байматов, Мурзаев. С вещами. Пять минут на сборы.

Киргизы зашевелились. Скрутили матрацы, побросали в них посуду, бритвы, зубные пасты, щётки, туалетную бумагу, и прочее. Перевязали их простынёй, и стали ожидать вызова. Вещей у них с собой особо не было, поэтому сборы не сильно затянулись. Затем открылись «тормоза», и уфсиновец объявил:

– Байматов и Мурзаев.

– Да, старшой. – Откликнулись оба почти одновременно.

– Выходим.

– Давай, брат – Попрощались с Борей оба киргиза, и один из них добавил: – Может, пересечёмся ещё на тюрьме где-нибудь?

– Счастливо, ребята! – Ответил им Боря.

И он остался один в камере. Боря догадывался, что скорей всего за ним тоже скоро придут, но решил поспать пока дают. Чтоб со свежими силами войти в настоящую тюремную камеру, и приготовиться к разговору с настоящими ворами-рецидивистами. Главное, чтоб не побили, а то по телевизору часто фильмы про тюрьму показывают, и в них всегда новеньким достаётся. Опять вспомнился разговор всё с тем же одногруппником: «Мыло, если в душе уронил, поднимать нельзя. Считается, что ты загасился после этого». Значение слова «загаситься» он, правда, почему-то не объяснил. А Боря, поскольку от тюрьмы всегда зарекался, и не стал интересоваться. Как раз в это время глазок поднялся, и голос на продоле произнёс:

– Пахомов!

– Да, старшой – машинально ответил Боря.

– С вещами. Поднимают тебя в хату.

Боря поднялся, кинул две книжки в свой, почти порванный, пакет, туда же отправилась арестантская посуда, бумаги из суда и рыльно-мыльный набор. Постельное бельё он разложил на матраце, ровно разгладив, и скрутив матрац рулоном, перевязал его простынёй. Поставил это всё у выхода из хаты, и присёл на пустую кровать ожидать вызова. Который не заставил себя долго ждать, хотя Боре эти минуты показались вечностью. Его повели по всем продолам Бутырки. Опять на пути встретился плакат про «Любовь к свободе…». Они прошли три корпуса. Ни один плакат по дороге не повторялся. По ним можно было ориентироваться, где ты. «Быть человеком – это чувствовать свою ответственность» – гласил плакат у входа в общий корпус, где на блоке («продоле») помещалось всего три камеры («хаты»). Номера были 97, 98 и 99. Ту камеру хату, что посередине, и открыли инспекторы. Она отличалась от карантинной «хаты» тем, что после тормозов здесь ещё была клетка. То есть запирались зеки на полный засов.

Боря вошёл с матрацем в одной руке, пакетом в другой, в куртке, белой рубашке и брюках. Прошёлся вглубь хаты, его сразу же окружили зеки, и единственное что ему пришло на ум, это сказать:

– Здравствуйте, ребята!

За столом («дубком») расседал немолодой, но весь в наколках, гладко выбритый с серьёзным лицом человек. Он сидел и курил. Рукой, в которой он держал сигарету, он нарисовал в воздухе круг, и все зеки расступились по шконкам. Глазами он указал Боре на свободное место на лавке у дубка:

– Присаживайся.

Раньше Боря воспринимал как добрую шутку про то, что нельзя говорить «садись», поскольку сесть ты всегда успеешь. Именно эта фраза звучала из уст Милославского, которого играл Куравлёв в гайдаевском фильме. Но как оказалось, зеки в тюрьмах предпочитают говорить «присесть», так как видимо они считают, что сесть они уже успели.