Григорий Синеглазов - За решёткой. Криминальный роман

Волосатый арестант подошёл к Боре с вопросом:

– У тебя есть сигареты?

– Я не курю – ответил Боря.

– Ничего страшного! – Решил для себя его собеседник, – В тюрьме закуришь. У тебя, что за беда?

– В смысле «беда»?

– «Беда» – это номер статьи. Так, по крайней мере, в тюремном словаре написано. Зеки обычно так и спрашивают: «Ты по какой беде заехал?».

– Сто шестьдесят первая у меня – Дошло, наконец, до Бори. – Грабёж – зачем-то уточнил он. А про себя Боря подумал: «Как же так? Этот нефор не только разговаривает как гопник, но ещё и о тюремной жизни осведомлён получше меня»

– Понятно, – Отозвался волосатик. – А у меня сто пятьдесят девятая. Мошенничество. Людей на бабки развёл. Сорок «лямов» украл. Меня Игорь зовут.

– Брюс, – представился Боря, надеясь, что именно так он себе заслужит необходимую «погремушку».

Разговор с патлатым Игорем не склеился, и Боря принялся ожидать, когда же всех пятерых первоходов заберут туда, где можно прилечь, поспать, и покушать. Эх, томительны же эти часы ожидания в так называемой «Сборке». Но правильно поётся в песне про Бутырскую тюрьму: «Жизнь не кончается. Тюрьма стоит, столица спит, земля вращается». А раз жизнь не кончается, значит, и унывать не стоит.

Сборка потихоньку редела. Все пять человек, оставшиеся на сборке, так же как и Боря, прибыли из суда, где им избрали уже понятную без слов меру пресечения. Боря и Игорь – сидели впервые и многого не знали. Ещё были двое киргизов, которые общались на своём языке между собой, и почти не понимали, что говорят русские. Попытка разговора ребят с ними мало что прояснила. Получалось так: оба что-то украли, причём дела у них разные, не подельники. Познакомились два киргиза между собой уже здесь – на сборке. Они по-русски знают некоторые тюремные слова. Например, «пахан» или «хата». Но определить какая ходка у них не получилось ни у каких пацанов, хотя скорей всего первая. Был ещё один русский. Он был лысоват, курил, используя зажигалку, что считалось роскошью для зеков, которые подкуривали спичками. На вид лет двадцать, худощав. Он сказал, что два года сидел в колонии для несовершеннолетних, так называемой «Малолетке». И много узнал тогда, но прошло много времени, судимость первая уже была погашена, и стал постепенно забывать. Он увидел Борю без шнурков, и сказал: «Не переживай! Войдёшь в хату, шнурки себе сам свяжешь. Видал как у Лешего?». А Леший уже давно удалился в транзитную камеру, так что обратить внимание, что за шнурки у него, Боря не успел. Оставшиеся здесь – все были только что из первого суда, и, соответственно, все без шнурков. Боря был наслышан, что зеки многое умеют делать. Почти у всех – золотые руки. И искренне надеялся, что за два месяца содержания под стражей приобретёт такие же.

Боря ни с кем не начинал разговора, лишь отвечал, когда к нему обращались. В основном он молчал, переживал. У него был внутренний страх перед тем, что скоро ему предстоит попасть в настоящую хату, и встретиться с воровским миром. Впрочем, то же самое читалось и на лице остальных. Хотя они и хорохорились, но всё равно страх перед будущим вхождением в камеру был виден в их глазах. Тормоза открылись, и в их проёме показался старшой, который взглянув на карточку начал что-то читать:

– Так, кто здесь остался? Байматов, Мурзаев, Пахомов, Лещёв, Харченко, выходим на продол, руки держим за спиной, вперёд!

Все присутствующие поднялись со своих мест, взяли сумки, пакеты, и выдвинулись из хаты. По продолу их вели через первый корпус, где из камер доносились какие-то крики. Услышав, из одной «Сипак, как житуха?», Боря понял, что это зеки из разных хат таким способом общаются между собой. Пройдя первый корпус, они остановились у какого-то склада. Здесь очередной работник в чёрной робе и с таким же белым бумажным значком «отряда №1», каждому выдал по матрацу, скрученному в виде рулетки, и в который были завернуты: простыня, одеяло, подушка, наволочка, пододеяльник. На другом складе им выдали «рыльно-мыльные» принадлежности: маленький прозрачный пакет, содержащий кусочек белого мыла, набор одноразовых бритв, тюбик зубной пасты, зубную щётку, два вафельных полотенца, рулон туалетной бумаги. На третьем складе им была выдана посуда: железная кружка, железная глубокая миска, ложка – всё, что полагается арестанту иметь при себе. Всё это они понесли через все коридоры («продолы») Бутырки на седьмой корпус, где располагалось карантинное отделение. Боря, идя по коридорам, с интересом успевал читать плакаты: «Мир – это свобода основанная на признании прав всякого человека», «Быть человеком – это чувствовать свою ответственность», «Человек творит себя выбирая мораль». Интересно для чего они? Наверное так Бутырка воспитывает уголовников к законопослушанию.

Плакат «Любовь к свободе цветок темницы и только в тюрьме чувствуешь цену свободы» ознаменовал начало карантинного отделения. Уфсиновец открыл одну камеру, и оттуда раздался голос:

– Старшой, долго я ещё здесь торчать буду? Я уже две недели на карантине сижу, неужели нельзя поднять в хату!?

– Не ко мне вопрос. Я вот тебе жильца ещё одного привёл – волосатого. Пострижёшь, а?

– А чем я его побрею? Я же не в хате. Вот попадём мы с ним в общую хату, там и побреем его.

Игорь с матрацем вошёл в эту камеру. Туда же проследовал и тот зек, который рассказывал Боре про шнурки. Открылась ещё одна камера, там было свободно. Она-то и досталась Боре и двум киргизам. Боря обратил внимание на номер: 253. Здесь было пусто. На восьми квадратных метрах располагалось практически всё, что не может вольный человек уместить и в свои тридцать два. Камера («хата») выглядела как продолговатый прямоугольник, по левую стену находились, так сказать, санитарные построения. Туалет, огороженный ширмой по пояс взрослому человеку. Так же как и в ИВС, в туалете не был предусмотрен слив воды. Вода просто открывалась и текла бесконечно, пока её не закроешь. За ширмой, всё по той же стене находился умывальник над ним зеркало. После зеркала находилась какая-то полочка, на которой, видимо, предыдущие зеки исповедующие православие оставили какие-то иконки. После полочки шёл стол, прибитый к стене, к нему приварена лавочка. Стол был в длину от половины хаты до самой решётки («решки»), над столом к стене был прибит шкаф. Правая сторона хаты выглядела как жилая площадь. Там стояли три шконки, прибитые к стене, неподвижные. У окна двухъярусная кровать («шконка»), а ближе к двери («тормозам») – одноярусная. То есть хата была расчитана на троих человек.

Боря зашёл последним, уфсиновец, видимо проникнувшись добрым отношением к Боре, дал ему последнее напутствие:

– Номер своей хаты знать обязательно. Выучи наизусть: два-пять-три. Когда тебя ведут на свиданку или к адвокату, могут не запомнить откуда тебя взяли, и спросить у тебя откуда ты. Так ты и отвечай: из два-пять-три.