Виктор Улин - НАИРИ

Меня кто-то толкнул. Кругом все спешили, пора было двигаться и мне.

Посмотрев вслед жене, я взялся за ручку своего серого чемодана.

Он казался неподъемным.

Я вполголоса выругался: пограничный пункт находился на втором этаже, эскалаторов здесь не имелось, туда вела обычная лестница, причем довольно крутая.

« Боинг-737 » авиакомпании « Татарстан » – белый, расцвеченный красной и зеленой полосами, бегущими с киля на фюзеляж – вероятно, был выпущен в тысяча семьсот тридцать седьмом году.

Слой свежей краски не мог скрыть бесчисленных неровностей обшивки, металл которой устал до изнеможения. Планер был измучен тряской турбулентности, ударами водяных струй и облачных клочьев, шквальной вибрацией на взлетах и толчками при посадке, к тому же разъеден антиобледенителем, протекшим во все стыки. Старомодно круглое сечение мотогондол, в которых виднелись вентиляторы новых двигателей « Пратт энд Уитни », говорило, что этот самолет лишь лет на десять моложе меня.

Тоже далеко не молодого: середина пятого десятка не являлась возрастом радости, хотя я его еще не ощущал.

Самолет напоминал Ноев ковчег; ему давно настала пора укорениться, но кто-то столкнул со счастливой горы Арарат и снова заставил летать. И сейчас этот дряхлый « Боинг » замер на стоянке в ожидании новых пар земных тварей, а вместо корней к нему тянулся черный кабель аэродромного источника питания.

Трапов стояло сразу два; центровка американского лайнера – не переделанного бомбардировщика, подобно нашим « Ту », а спроектированного для людей – позволяла принимать всех одновременно.

Чистых в передний салон бизнес-класса, нечистых в задний « эконом ».

При тянущейся с детства любви к авиации, при умении наслаждаться всеми фазами полета, при ошеломительной радости, всегда охватывающей меня в воздухе, я ни разу в жизни не летал первым классом. Никогда не чувствовал себя белым человеком: не имел возможности расправить свои сто восемьдесят семь сантиметров и не страдать от соседства какого-нибудь жирного мужика, не мывшегося с сотворения мира, а потом выпить чего-нибудь легкого – вина или хорошей водки, что на эшелоне « десять тысяч » доставило бы особое удовольствие – и посетить уютный туалет, где из мусорного ведра не сыплются через край использованные гигиенические прокладки.

Я был общительным, но не любил, когда компанию навязывают. Мне всегда хотелось лететь в бизнесе, но этого никак не удавалось. Каких бы планов на грядущую роскошь я ни строил, в самый последний момент всегда мешало что-то более насущное – сиюминутное, но неизбежное, требующее серьезных расходов.

Впрочем, сейчас об этом не стоило думать; никакие мысли не могли переместить меня в первый класс из салона для бомжей.

Да и вообще я пребывал в состоянии расслабленной эйфории, в какое впадал всегда, перешагнув красную черту границы, получив выездной штамп в паспорт и ровно на четырнадцать дней став гражданином мира.

Я похлопал себя по карманам. Нашитые на штанины моих летних брюк, они были огромными, надежно застегивались и могли вместить целый автобус. Все необходимое в путешествии: документы, путевку, ваучеры, билеты, деньги в рублях, евро и долларах, мобильный телефон – я распихивал туда и не нуждался в ручной клади.

Глупо было проверять что-то на перроне после двух часов, проведенных в зоне отправления. Жена давно спала дома, свернувшись калачиком на краю нашей огромной кровати немецкого производства. Действие было автоматическим; на самом деле я никогда ничего не забывал – ни вещей, ни людей, ни мыслей.

Я пристроился к очереди на посадку. Точнее втиснулся в толпу возбужденных женщин и сумрачных мужчин.

Кажется, я и сам почти спал, потому что не заметил, как меня поднесло к трапу и больно ударило ногами о железную подножку.

Местная, в унылой синей форме, инспекторша из отдела перевозок молча взяла мой посадочный талон. Я поднялся по скользким от росы ступенькам, переступил самолетный порог. Кажется, на « Боингах » я не летал года три, по привычке к советским летающим бомбоубежищам втянул голову в плечи, не сразу сообразив, что здесь этого не требуется.

Предбанником заведовала татарская бортпроводница в малиновом сарафане. Совсем молодая – невысокая, темноликая и почти плоская в той части, которая у женщин бывала привлекательной.

– Доброе утро! – сказал я, бывая вежливым даже со слугами, чье отношение к себе уже предоплатил.

Она что-то пробормотала, взглянула недобро и отвернулась.

По годам годясь в отцы, я ее не интересовал, но и ее реакция была мне безразлична.

Салон « Боинга » напоминал сводчатый зал правобережной станции Ленинградского метро. Даже во втором классе американский самолет имел такие расстояния между креслами, что можно было ощутить себя рожденным на свет, а не скрючившимся в утробе.

Мой 21-й ряд находился в последней трети ближе к хвосту, место носило литеру « Е ». У прохода сидела толстая женщина лет семидесяти в чудовищной белой разлетайке; величественная осанка выдавала учительницу на пенсии. От нее разило пОтом, хотя день лишь начинался и в салоне было еще не душно. Продираться мимо такой туши не казалось большим удовольствием – остановившись, я вежливо спросил:

– Не хотите передвинуться на мое место, чтобы я вас не беспокоил?

Бывшая классная руководительница не ответила.

В этом полете мне явно не везло на женщин; ни молодая ни старая не удостоили меня вниманием.

Вероятно бортпроводнице хотелось спать, а соседка желала сидеть с краю, чтобы беспрепятственно ходить в туалет.

Уплощившись, я боком просочился к своему синему креслу.

Сейчас тут было довольно комфортно, но на высоте мне всегда становилось холодно; куртку-ветровку я расстегивать не стал, а только расстегнул.

Около иллюминатора сидела женщина.

Не будучи христианином, я не исповедовал принципа « посмотревший возжелал, возжелавший захотел ». Жену я любил больше солнечного света, но это не было связано с удовольствием глядеть на других женщин.

И соседку справа рассмотрел.

Она была моей ровесницей – достаточно стройной, с приличным бюстом и короткой черной стрижкой.

Впрочем, и бюст и волосы я отметил во вторую очередь, а сначала взглянул на ее ноги.

Не только потому, что считал их высшей эстетической сущностью.

И не потому, что мужчина, в преддверии отпуска не смотрящий на женские коленки, является мертвым, а я был жив.

Просто соседкины ноги бросились в глаза.

Женщин на анталийский рейс набралось больше, чем достаточно. Некоторые надели джинсы, большинство сидело с голыми конечностями, жаждущими солнца, ради которого все летели подальше от нашего города, затопленного унылым дождем.