Виктор Улин - НАИРИ

Соседка восхищенно покачала головой:

– Ловко. Вашей быстроте позавидуют десять кошек.

– Быстрота спасает жизнь. Держите.

Я раскрыл ладонь, она взяла леденец в зеленой обертке.

– Почему эта Раушания вас так ненавидит?

– Какая Рушания?

– Да серенькая сикушка в малиновом, которая на вас зашипела.

– А вы не любите молодых девиц, – усмехнулся я.

– Конечно, – ответила женщина. – С какой стати мне их любить, если они еще молодые, а я – уже нет?

– Логично. Хотя на самом деле вы моложе любой молодости…

– Спасибо.

–…Но если одна женщина скажет хорошо о другой женщине, то она тяжело больна.

– Еще более логично! – она просияла.

– Но откуда вы взяли, что она Раушания? а не Чулпан или… Эндже. Хотя она такая же Энже, как я Арчибальд.

– « Же » понятно. А причем « эМ »?

– Не « МЖ », а « Эн-Дже ». То есть « жемчужина ».

– Это по-каковски?

– По-татарски. Мы летим казанским бортом, тут все татаре.

Двигатели рокотали одинаково ровным гулом.

Самолет тронулся, планер жалобно заскрипел.

Каждый кусок дюраля, каждый винтик, каждая заклепочка жаловалась, что им до смерти надоело болтаться в небе и хочется не покидать землю, пойти на переплавку и возродиться в чем-то более спокойном – хоть в пивных жестянках. Впрочем, я никогда не интересовался, льют ли пиво в емкости из вторичного алюминия.

– А вы что – знаете татарский?

– Откуда мне знать, я не татарин. Но некоторые имена известны. Так почему эта маленькая злючка – Рушания?

– Потому что так написано на бейдже, который прицеплен ей на грудь. Вы разве не прочитали?

– Нет. Я не смотрел на ее грудь.

– А на мою смотрели.

От соседки не укрывался ни один взгляд.

Это казалось забавным.

Нам предстояли всего пять минут предполетных разговоров и от силы десять послеполетных, разделенные четырьмя часами сна.

Мы не имели потребности знакомиться, друг для друга оставались безымянными.

Между нами не существовало словесных границ, устанавливаемых перспективами.

Я мог отвечать как угодно и ответил то, что думал:

– Потому что у вас есть грудь, а у нее – нет.

Треща и раскачиваясь, « Боинг » доехал до края перрона, свернул на рулежную дорожку.

– Но она не виновата в том, что у нее слишком маленький бюст.

– Как и я в том, что люблю женщин, у которых бюст не слишком маленький.

Говорить можно было все.

– А лучше – совсем не маленький. Как у вас.

Соседка прожевала конфету, я протянул следующую.

– С вами ясно, – она кивнула, разворачивая хрустящий фантик – Но почему она так не любит вас?

– Я для нее чересчур хорош, вот она и бесится.

– Надо же…

Женщина посмотрела непонятно.

– Для сорокашестилетнего женатого мужчины у вас очень незаниженная самооценка.

– А ее зачем занижать самому? – парировал я. – Для этого всегда найдутся желающие.

– Браво.

Она хлопнула в ладоши.

Отставная классная дама встревоженно повернулась в нашу сторону.

– Мне нравится динамика нашего знакомства, – ало улыбнулась соседка.

– Мне тоже.

В иллюминаторе медленно ползла назад давно нестриженная трава, из которой торчали остатки конструкций непонятного назначения – самолет катился вдоль полосы к ее дальнему концу. Навстречу взлетел « Як-42 », тоже в цветах « Татарстана »: местный авиаотряд давно прогулял последний « Ан-24 ».

– И, кстати, милая Рушана любит вас не больше, чем меня, – продолжил я. – Она ведь вам не предложила своих драгоценных… « вкусняшек ».

– Именно что вкусняшек. Я, кстати, тоже не выношу это тупое московское слово.

– Вы уверены, что оно именно московское? – я усмехнулся.

– Конечно. Все зло от Москвы.

Такая мысль мне в голову не приходила, но, возможно, в ней имелся здравый смысл.

–…А что касается « больше – не больше »… Меня вообще не любят женщины, кроме пары школьных подруг, но они не в счет.

Кажется, мы были в чем-то схожи.

Вернее, соседка меня превзошла: я испытывал неприязнь лишь со стороны благовоспитанных кошелок, ее не любили все. Это говорило о том, что она – настоящая женщина.

Подобная моей жене, которую мужчины обожали, а женщины ненавидели.

– Никакие не любят. Ни старые, ни молодые, ни с большой грудью, ни с маленькой, ни с такой, как у меня. Но мне наплевать.

Легкость, с какой соседка говорила о своей внешности, завораживала. В словах не имелось намека на пошлое заигрывание – видимо, ей просто было легко выражаться именно таким образом.

– Извините, – она улыбнулась. – Меня понесло не знаю куда. Расслабилась.

– Извиняю, – я улыбнулся в ответ. – То есть незачем извиняться. Я расслабился не меньше вашего. Да и вообще мы взрослые люди и можем затронуть непионерские темы. Даже такую, как ваша несравненная грудь!

Последние слова я сказал нарочито громко, по-мальчишески желая позлить отставную сеятельницу неразумно вечного, Но та, похоже, уже не работала на прием, погруженная в мысли о предстоящем полете.

Задрожав вдрызг разболтанной тушей, наш « Боинг » тяжко остановился у выезда на полосу. Теперь там кто-то садился. Сквозь плотный рокот наших турбин я услышал гром реверса, но самолет не распознал: в иллюминаторах он показался слишком далеко, расплылся маленьким силуэтом в мареве газовых струй.

– Относительно женской любови я скажу вам так…

Я замолчал.

Женщина нетерпеливо выглянула в иллюминатор; ей тоже хотелось скорее покинуть землю.

Но диспетчер старта ждал кого-то еще: мы стояли на рулежке, грохоча двигателями и никуда не двигаясь.

– …Такую женщину, как вы, можно не любить за одну только вашу футболку.

– А причем тут моя футболка?

Соседка живо обернулась ко мне. Холодный воздух еще не поступал, в салоне стало жарко; от нее сильно пахло чисто вымытым телом и слабо – хорошими духами.

– При том, что я представляю, сколько она стоит.

– А это плохо?

– Почему плохо? – я пожал плечами. – Еще Пушкин говорил про красу ногтей. И если вы в состоянии позволить себе хорошие вещи, то почему должны носить нищенское отрепье из « Сэконд-хенда »?

– Сильно сказано.

Она улыбнулась.

– Мы с вами одной крови, – усмехнулся я. – Я сейчас езжу на машине, которая стоит почти миллион. Мне приходилось слышать, что на эту сумму какая-нибудь мать-одиночка смогла бы прожить десять лет. И я должен…

– Никто никому ничего не должен, – перебила женщина. – Каждый строит жизнь, как хочет, и за все платит сам. Так сколько стоит моя футболка?

– Достаточно. Или я не прав?

– Правы. Но откуда вы поняли? На ней снаружи нет ни одного лейбла.

– Это видно сразу, – ответил я. – Без лейблов и прочей ерунды.

– Впервые встречаю мужчину, который разбирается в одежде. Вот моему мужу все по барабану, он не отличит « Экко » от « Юничела ».