Лапе Туули - Когда город родился

Он почти всегда знал, в чём слабости других людей.

Знал и умел правильно ими распорядиться.

Нинни-Лотте осталось жить несколько часов.

Если бы я знал, что сегодня умру, я бы провёл время с пользой. Интересно, что бы я делал? Скорее всего, то же самое, что делаю сейчас.

Однако Нинни-Лотта не знает, что время её жизни подходит к концу. Это большая удача – жить набело, а не в черновик. Мало кому удаётся. У неё точно не получится. Потому что удача выбирает тех, кто прав. Я прав, она нет.

Мне даже будет её немного не хватать. Мы вместе уже три месяца. Она считает, что никогда не делила жизнь с мужчиной. В этом, как и во многом другом, она ошибается.

Я не тот человек, который опускает руки, когда что-то идёт не так. Да, меня уволили из-за чёртовой Евы. Я показал ей всю противоестественность её предпочтений и ни капли об этом не жалею. Но бывших офицеров не бывает, и я всё ещё стою на страже интересов города и людей (тех, кто является людьми на самом деле). Уверен, город будет только рад дышать чистым воздухом. Воздухом, который не смешивается с дыханием тех, кто оскорбляет мир самим фактом своего существования.

Я смотрю, как Нинни-Лотта идёт вдоль дороги. Дурацкая молодёжная мода на нелепую одежду коснулась и её: длинный шарф летел за ней, как муха за мёдом.

Впрочем, в её случае более уместно было бы упомянуть другой продукт, который тоже интересен насекомым.

Я умею учиться на своих ошибках. В случае с Евой я не учёл, что даже у лесбиянок бывают родственники, которые поддерживают их образ жизни. С Нинни-Лоттой так не будет. Я подготовился основательно.

Я знаю о ней всё, что мне нужно. Во сколько она выходит из дома и когда возвращается, где бывает в выходные, как расположена мебель в её комнате – и даже, о боже, как часто она ходит в туалет.

Сейчас, например, она идёт на остановку, чтобы поехать на очередную встречу лесбо-гейского книжного клуба. Откуда я это знаю? Однажды, когда её не было дома, я установил ей на ноутбук программу, которая в реальном времени отслеживала всё, что она делает на компьютере: какое окно открывает, кому и какие сообщения пишет.

Беда Нинни-Лотты не только в том, что она лесбиянка, которая не стыдится своих пристрастий. Она – близкая подруга Евы. Не будь её, жила бы Нинни-Лотта спокойно в своём розовом мире радужных единорогов. Теперь, благодаря мне, она увидит реальную жизнь. Не прямо сейчас. Но скоро.

Интересно, кстати, они спали друг с другом?

Надеюсь, что да. У Евы не так много уязвимостей, это я выяснил во время допроса. Главная её слабость, и в этом она неоригинальна, – люди, которых она любит. Еве будет больно узнать, что её лучшая подруга мертва. Возможно, она даже последует за ней, но вряд ли. Ева слишком эгоистичная сучка, чтобы убить себя из-за этого. Жаль, что такой запас прочности достался именно ей.

Удача на моей стороне, и уже поэтому я прав. Недавно мне под колеса бросилась одна маленькая птичка. Птичка с эпилепсией, которая сейчас сидит у меня дома. Птичка, которая тоже имеет отношение к Еве.

Вряд ли меня когда-нибудь вернут на службу. Вряд ли найдётся кто-то, кто увидит меня по-настоящему. Я на это готов. И готов терпеть неудобства, включая холод в машине (печка, кстати, опять сломалась, надо будет сегодня же её починить). Готов развозить по городу тех, кто считает, что их жизнь удалась. Но после сегодняшнего дня я буду делать это, зная, что я поступил правильно.

Села в автобус, умница. Хорошего тебе вечера. Буду рад увидеть тебя сегодня снова.

Сука.

У смерти светлые глаза и прохладные руки. Руки жизни горячие и влажные – как младенцы, которые выходят из материнской утробы.

Так получилось, что Художница, которая последней присоединилась к книжному клубу, ближе всех подошла к тому, что хорошо известно птицам, зверям и рыбам: руки смерти и руки жизни – одни и те же руки.

Главное, чего боялась Художница, – это безумия. Исчезнуть – не физически, а на самом деле – для неё было равносильно смерти. «Какой в тебе толк, – думала Художница, – если ты не помнишь, как держать кисточку?»

Иногда ей казалось, что безумие подступало слишком близко. Как волны залива, которые осторожно трогали её кеды холодными мокрыми пальцами, когда она в последний раз была там. Тогда она брела по берегу, в наушниках Фредди Меркьюри пел своим ангельским голосом «I’m the invisible man, incredible how you can see right through me». Она думала: удивительно, но факт: как-то так получилось, что все члены книжного клуба были невидимками.

Умник, например, гей. Когда его отец узнал об этом, пообещал выбить из него «всю эту дурь», и обязательно исполнил бы своё обещание. Умник говорил, спасло его только то, что мать неожиданно пораньше вернулась домой.

Умнику тогда было 17. Год они прожили в состоянии холодной войны. Мать оказалась между двух огней: она любила и мужа, отставного военного, и сына, который так подвёл их семью. Умник слышал, как однажды мать тихо сказала отцу на кухне: «Не заставляй меня выбирать между вами. Каким бы он ни был, он наш сын». И в этом смысле Умнику повезло. Но тема ориентации навсегда осталась за пределами всех разговоров. Так Умник стал невидимкой.

У Нинни-Лотты было иначе. Художница помнила её глаза, когда однажды в перерыве они обсуждали поступок миссис Уизли из «Гарри Поттера». Миссис Уизли, многодетная мать, с грозным криком бросилась на защиту своих детей – и победила. Художница видела, как чуть сильнее сжались пальцы Нинни-Лотты, державшие картонный стаканчик с кофе. Нинни-Лотта смотрела куда-то вдаль:

– Да, меня это тоже очень тронуло. Думаю, это один из самых сильных эпизодов в книге.

Позже Художница узнала, что мать Нинни-Лотты, которая воспитывала её одна, отказалась от неё, когда узнала, что её дочь лесбиянка. Так стала невидимкой Нинни-Лотта.

Кетту носила очки, страдала эпилепсией и, кажется, постоянно находилась между небом и землей. Родители очень переживали за дочь и старались сделать её жизнь настолько нормальной, насколько это возможно. Но иногда, и Художница это знала, Кетту тушила окурки о свои ноги – чтобы удостовериться, что она всё ещё есть. И это – невидимость Кетту.

Художница же была художницей. То есть буквально, зарабатывала на жизнь своими картинами. Она умела рисовать в разных техниках, несколько её картин брали на выставки. Но её профессия, её гонорары были под строгим запретом на редких семейных сборищах. Родители Художницы – она это точно знала – поджимали губы всякий раз, когда кто-то из родственников спрашивал о ней.

Ещё была Ева. Но назвать невидимкой её ни у кого бы не повернулся язык. Еву было видно, и именно поэтому она всегда под прицелом. К маяку плывут не только торговые, но и разбойничьи корабли.