Игорь Агафонов - Алиса не боится, или Амазонка и Тимфок

В ожидании автобуса Алиса сидит на скамье, вытянув ноги (стройненькие, между прочим, загорелые, особенно коленки круглятся бронзовым отливом), прикрыла веки и расслабила лицо – без макияжа всё: и так хорошо; руки вдоль бёдер, ладони ковшиком вниз – медитирует девица будто… или ворожит – на жениха, допустим. Слышит голос вдруг, достаточно приятный по тембру и, если не вполне трезвый, то в ту самую в меру, когда претендент на руку и сердце раскован на язык и готов изображать изысканного… ну, скажем, обожателя женских прелестей:

– О! Ноги! – И притоп, и прихлоп при этом, как кнутом по лопухам. – Привет, длинноногая.

«Ладно, хоть не корова…» – Алиса открывает глаза. Перед ней переминается парень с крупными кистями рук, напоминающие клешни, и пошевеливаются они у него, точно намерены сцапать либо перекусить добычу пополам. И парень этот, слегка поклонившись (и клешни качнулись из стороны в сторону), говорит достаточно опять развязно, но внятно и проникновенно:

– Разрешите па-аз-знакомиться, гражданка краля.

И, не спуская глаз с «крали», бочком присаживается на край скамьи, убирает под себя свои не промываемые ручищи (токарь, слесарь?). Алиса подымает дужками белёсые бровки:

– А чего надо-то?

Парень пожимает плечами, облизывает губы:

– Да вот, не климатит чего-то.

– На жизнь пожаловаться некому?

– Ну… где-то так.

И вдруг выпаливает:

– Пойдёшь за меня? – и сам пугается, откидывается корпусом, будто от неминуемой пощёчины: глаза округляются и слегка шалеют… но присутствует в этой пантомиме и нечто напускное – хитренькое, лукаво-игривое.

Алисе по темечку вроде как обушком – тюк («Сла-авненько, блямц…»): яркой вспышкой сон ей под нынешнее утро выпорхнул из недр памяти – в день и час своего рождения, на двадцать первый годок перещёлкнуло, точно в часах с кукушкой – чпок-пок распахнулось окошечко, и птица-синица высунула перламутровый носик: ку-ку, ку-ку! Вернее: чвик-чирик-вик! И в этом светлом сне: пред ясным взором – жёлтая песчаная пустошь, вширь и вдаль расстилается, и по жёлтому, значит, песочку ковыляет скорпион с загнутым кверху хвостиком, приближается к маленькому рачку, поднявшему над головкой свою клешню-лапку, поувесистей которая, – не то в защиту, не то в приветствии…

Алиса, вытягивая из себя слово за словом:

– А ты… случайно, парниша… не рак… по гороскопу?

Парень прищуривается – припоминаю, мол, ракообразный я, да. Или подладиться под тональность незнакомки желает?

– Д-да. Как догадалась?

– Неважно.

– Так чего… пойдёшь? Щас сразу с мамулей помирю… сь… познакомлю.

– Вот так блямц, ей-ей! И сразу в загс?

– А чё!

– Да ничё себе! – И звонкий рассыпала смех. И сжав ладонь в кулачок, взмахнула им решительно: – А пойдём! Помен-дель-соним!

И вскочила со скамьи, цокнула каблучком по плитке тротуарной:

– Как тебя там?..

Парень огорошено – снизу вверх глядя, недоверчиво:

– Вик-тор.

И медленно, ошеломлённо выпрямляется. И оказывается, что, откуда ни возьмись свалившийся жених, – на полголовы ниже невесты… ну, на треть точно! Тут же Алиса нашлась и весело заметила (себе самой): «Как там матушка про „карманного“ муженька?.. Каблуки убрать!.. Ать—два—ать!»

И скинула с ног туфли, подхватила в обе руки за каблуки.

– Так вперёд, Тор… Вик!

И они пошли, Тор… то есть Вик-Тор сбоку и чуть в отдалении – смущённый неожиданным ростом нечаянной невесты.

Молча, переглядываясь – не передумал? не передумала? – до ближнего микрорайона, молча же (сказать, что торжественно не посмеем) – в подъезд пятиэтажной панельки…

«Хрущёвка», етить твою налево! – вздрагивает от внутреннего озноба Алиса. – Нет бы – дворец!..»

Сидя в маленькой кухоньке и помешивая чай, Алиса слышала, как мать жениха, щупленькая и с пугливыми, но любопытными мышиными глазками шептала в комнате сыну удручённо:

– Витюнь, ты чё такой… жениться с мутными бельмами? Ты хоть чё, не заметил, она тебя под мышкой могет унесть?..

– И нормально!

– Чё нормально?

– Не замёрзну. Зимой если упаду…

Мать бочком вошла в кухню:

– Ну чё ж, ну чё ж, решили раз… сошлось так, стал-ть. Буд ь м втроём жить… жуковать.

Величайший

Тимофею Емельяновичу снилось:

Разбомбленное шоссе вдоль оврагов с посечёнными тополями – подобием кривых телеграфных столбов.

Справа от водителя, чуть не носом по лобовому стеклу, мужчина в плаще и кепи. Бесстрастным голосом он предупреждает:

– Вон яма, гля! Ещё! Тормози! – И повисает на поручне при торможении, упирается в переднюю панель коленом. – Чё так резко, чё так грубо, парениша?!

Водитель ухмыляется:

– Шибче едешь – меньше ям.

Из салона ехидно откликаются:

– Больше дела слесарям!

– За бронником чешем – пылит зараза. Уворачиваюсь. Или пыль глотать прикажете, шеф?

Мужчина в кепи промаргивается, осмысляя сказанное водителем, смотрит на вихляющий впереди бронетранспортёр, на крученный серый шлейф за ним:

– А он что, специально так?

– Тоже ямки объезжает.

– Вот же! – оборачивается шеф, оглядывает вцепившихся в спинки сидений пассажиров, показывает свои передние кроличьи зубы:

– Ты, хриплый, ты здесь зачем, а?

Хриплый заправляет пальцем рыжую прядь волос за ухо:

– А чёо-о?

– А то-о – наматывай кино-о. Рубликов шиш заплатят, не то что капусту.

– А ты – о, величайший из сценаристов! – выдал ты мне сценарий разве – тоже шиш?

«Величайший» опять показывает зубы:

– Снимай, что в глаз попало, авось пригодится.

Хриплый прикладывает два пальца к виску и достаёт кинокамеру. Не оборачиваясь – сидящей за ним женщине в сиреневом берете, – командует:

– Галь, за холку держи! – И ёрнически: – Чтоб фокус не сбило.

Галя, пухлая мадам с детским выражением лица прихватывает его за ворот куртки.

Через оптику мелькают искорёженные обломки военной техники, дым горящего вдалеке селенья, рваные облака…

На въезде в город торчит кривой указатель: «Луга…»

Хриплый оператор, не отрывая от глаз камеру, напевает:

– Из полей да в луга-а!.. я бы скушал пирога!

Навстречу плывут разрушенные строения. Кругом ни души, лишь косматая собака шарахается с перекрёстка и провожает долгим тоскующим взглядом.

Резким виражом автобус обходит «бронник» и подкатывает к облупленному зданию, на крыше которого кривятся тусклые буквы «ГОСТ…»

Хриплый комментирует:

– Ёлки, и тут четыре! Мода такая здесь – на буковках экономить?

Галя вертит головой:

– Что? Где?..

– Глазки разуй, голуба.

Двери автобуса распахиваются ещё на ходу, из них, не дожидаясь полной остановки, высыпают пассажиры с вещами.

Бомж у входа в ГОСТ (иницу) стаскивает с головы капюшон и присаживается на корточки, и аплодирует бегущим по инерции мимо него приезжим: