Филипп Филиппов - Судьба соцдона. Роман

Шамиль Рифатович работал кардиологом в клинике MedSwiss практически с момента её создания, и Ольховский был его пациентом почти пятнадцать лет. Попав случайно к нему на приём после обострения гипертонии, Лев Борисович потом уже через него искал любого другого доктора по всякому лечебному вопросу. Сначала советовался с Шамилем, а потом шёл к специалисту, рекомендованному им. Они были одногодки и, как выяснилось, даже учились несколько лет в одной и той же московской школе, правда, в начальных классах, вспомнить друг друга в школьное время так и не смогли, и старые фотографии оказались бесполезны. В свои сорок, когда Ольховский стал его пациентом, Шамиль Рифатович был абсолютно лыс, худ и очень высок. Его восточные корни дополнительно подчёркивала неизменная чёрная щетина, которая вылезала на его лице, по всей видимости, уже через пару часов после тщательного бритья. За пятнадцать лет, отмечал про себя Ольховский, он не изменился, разве что лысина теперь всегда была загорелой и щетина стала местами серой.

Они договорились встретиться в кофейне Costa Coffee на Волхонке, напротив музея имени Пушкина. Лев Борисович место это хорошо знал. После всякого посещения клиники тут рядом, на Ленивке, он любил не спеша выпить здесь местный капучино в «тазике» с двумя ручками. Он припарковал свой «кайен» на небольшой площадке между Храмом Христа и музеем Глазунова, чудом остававшейся открытой и бесплатной в таком месте Москвы. По утрам на ней обычно всегда было свободное местечко. Февральское солнце светило как-то слишком по-апрельски, или это купол ХХС добавлял утру яркости? Не было ни слякоти под ногами, ни единого сугроба в пределах видимости – внутри Бульварного кольца зима никогда не наступала. Трафик здесь слабый, воздух – чистый. Всё вместе возбуждало какое-то радостное весеннее настроение, хотя радоваться было совершенно нечему. С момента подселения прошёл месяц, возможные пути разворота ситуации исчезали один за другим, и сейчас он ждал от Шамиля примерно того же вывода: подавать заявление на исключение из соцдонов по медпоказаниям нельзя… Однако накануне они с Мариной подписали договор продажи федеральной сети супермаркетов одного из своих крупных мебельных в Москве. Это была бестолковая и почти бесприбыльная для Ольховского точка, и удачное избавление от неё вполне можно было рассматривать как повод для хорошего настроения: всё-таки начало воплощения в жизнь плана ликвидации бизнеса.

Ольховский улыбался своим мыслям, подходя к стеклянной двери Costa Coffee. Шамиль Рифатович уже был на месте, сумев занять дальний столик в углу, единственный здесь с двумя высокими вольтеровскими креслами. Ольховский пожал ему руку, заказал себе самый большой капучино, рассчитался, повесил пальто на ближайшую вешалку и спросил:

– Плохие новости?

– Да как сказать? Как всегда, плохая в пакете с хорошей.

– Давай начнём с хорошей, плохих и так слишком много.

– Хорошая новость в том, что мы вовремя узнаём плохую.

– Рассказывай. Если я правильно понял, в кабинете у тебя это не расскажешь.

– Ну да, в кабинетах у нас всё пишется, что, кстати, правильно – масса случаев была, когда в спорах со страховой именно запись реальной беседы врача и пациента доказывала правоту врача… Не важно… Этот разговор лучше никому не слышать.

В этот момент бариста принёс Ольховскому его капучино в огромной двуручной чашке, но, занятый своими мыслями, не обратил внимание на разговор клиентов и последнюю подозрительную фразу. Переглянувшись с Ольховским, когда бариста отошёл к своему агрегату в трёх метрах от их столика, Шамиль продолжал.

– Лев, не дам я тебе справку.

– Это я уж понял…

– Да. Справку в Москве даёт только ЦКБ, а там странные вещи творятся. Мы с коллегами пообсуждали кое-какие случаи с другими пациентами… Когда социальный донор – меня от этого термина корёжит – желает справку о своём здоровье, мы обязаны направить его в ЦКБ. Именно в ЦКБ и никуда больше. Хуже того, после направления всего лишь на обследование в ЦКБ в нашей системе файл с историей болезни исчезает. Вообще исчезает, даже копий старых записей не остаётся. Это делается где-то на центральном уровне, в наших клиниках такого доступа к файлам нет. У нас пока никто эту справку формы МС-11 живьём и не видел – это приложение к заявлению об исключении из списка социальных доноров по состоянию здоровья, твой случай как раз… Мне коллеги дали пару фамилий, я проверил и отсюда, и из Жуковки, и из нашей клиники на Маяковке, ты у меня там тоже был, помнишь, – нет в базе таких пациентов, будто и не было. А ведь были, и одного я точно помню… Коллега звонила такому бывшему её пациенту на домашний номер, родные говорят, он в стационаре в ЦКБ и очень плох. А у него, по её мнению, никаких показаний к стационару и близко не было. Короче говоря, у нас многих такое положение уже беспокоит. Может быть, и ничего страшного, может, там их лучше лечат, чем мы, не знаю. Но я бы рекомендовал тебе не настаивать на этой справке. Во всяком случае, пока.

– Ясно, – Ольховский покрутил чашку. – Тогда пока наблюдаюсь у тебя по-старому?

– Думаю, лучше нам пока твой файл вообще не трогать. Я его и так засветил по незнанию. Теперь, как твою фамилию наберу, сразу всплывает форма направления в ЦКБ на обследование… Лучше я к тебе на дом буду заглядывать. Мне шумы твои не нравятся, и картинка шейной артерии с последнего УЗИ мне не очень нравится, особенно её звук… Вот от капучино я бы тебе советовал точно отказаться, – сам Шамиль Рифатович потягивал зелёный чай. – И вообще построже сейчас с диетой, обязательно двигайся и постарайся абстрагироваться от своей ситуации. Отвлекайся как-то.

– Да уж, тут отвлечёшься…

– Понимаю. Но ты старайся. Тебя именно стресс губит. Вот в спокойном темпе ты сколько можешь пройти? Сколько вы по своему Парижу наматываете, как ты рассказываешь?

– Ну, часов пять-шесть – легко. С одним-двумя перерывами, конечно, в кафе где-нибудь, минут на пятнадцать.

– Вот. Пять-шесть часов. А представь, если бы тебе не спокойно гулять и на красоты любоваться, а в рваном темпе двигаться, сто метров прошёл – пробежал трусцой ещё двести, ещё триста прошёл – и спринтерскую рванул. И не останавливаясь в кафе. Проходишь ты так пять часов?

– И часа не прохожу, думаю.

– Конечно. Ноги не выдержат, мышцы. Вот так и сердечная мышца работает, её стресс изматывает, темп дёрганый её истощает. Она стареет в разы быстрее… А мы и так уже не мальчики… Отвлекай себя насильно, на что-то хорошее, что-то приятное. На женщину любимую, на книгу время оставляй, в кино ходи, я не знаю.

– Да понял я, понял. Буду стараться. Вон сегодня денёк какой, солнышко. Я к тебе шёл, прямо радовался.