Валерий Заворотный - Гавриил, или Трубач на крыше

Однако вскоре Ищенко стал замечать, что количество разных партий в бюллетенях неуклонно сокращается. Большинство кандидатов предпочитали выдвигаться от одной партии, именующей себя «Единой».

Сын Анатолия Петровича, которому почему-то не очень нравился новый Руководитель, ехидно называл эту партию не «Единой», а «единственной». В чем был, с точки зрения Ищенко-старшего, не прав. Все-таки оставалась еще тройка партий, которых допускали в парламент. Они, естественно, ничего там не решали, но иногда высказывали весьма смелые мысли по разным вопросам. (Не касаясь, естественно, роли Главного Руководителя. Это было бы все-таки слишком.)

Значительно больше Анатолия Петровича удивляло другое.

Относительно молодой (во всяком случае, по сравнению с предыдущим) Руководитель – тот, кого Ищенко звал про себя «Главный», – как-то незаметно стал приобретать черты одного из своих предшественников, большого любителя орденов.

Нет, ордена он на себя не вешал. Может быть, ему их как-то тайно вручали и он любовался ими в одиночестве – этого Ищенко не мог знать. Но по части восприятия окружающего мира наблюдалось некоторое сходство. Так, например, его выступления перед чиновниками всё больше напоминали Анатолию Петровичу памятные по прежней жизни «партхозактивы». А встречи Главного с народом – чаще виртуальные, посредством телевизора, но иногда и в реальной жизни – всё больше походили на такие же «встречи» Первого секретаря ЦК, любителя кукурузы, которые Ищенко видел в старой хронике. Разве что кукурузным початком на таких встречах он не размахивал.

Ищенко испытывал легкое недоумение. Главный не выглядел идиотом. Возможно, он держал за идиотов тех, кто устраивал ему такие встречи. Или же те принимали его за идиота. Или же он и они принимали за идиотов всех остальных.

Такой перекрестный идиотизм озадачивал Анатолия Петровича.

Озадачивала его и некая идея Главного, получившая название «импортозамещение». Суть ее состояла в том, чтобы заменить все импортные изделия на отечественные, ибо Запад объявил санкции – после того как Главный присоединил к стране один полуостров, изъятый у соседей. Лично Анатолию Петровичу этот полуостров был не очень нужен. Но Главный заявил, что речь идет об исконной, сакральной территории. Что, разумеется, в корне меняло дело.

Всё было бы терпимо, если бы идея «импортозамещения» не напомнила Ищенко историю с отечественным компьютером, в тысячу раз быстрее заморского. В памяти еще не стерлись слова учителя его отца: «Доускорялись…» Но теперь, видимо, пришла пора снова ускориться.

Однако главной проблемой для Ищенко в последнее время становился его сын.

Анатолий Петрович был человеком прогрессивных взглядов и демократических убеждений. Но прогресс не должен подрывать стабильность. (О чем, кстати, часто говорил Главный.) Свобода, конечно, являлась базовой ценностью. Анатолий Петрович сам в свое время пошел бы, возможно, отстаивать эту свободу на баррикады. Или, во всяком случае, мысленно поддержал бы ее. Но сейчас выходить на митинги с критикой власти, не получив от этой власти соответствующего разрешения, было, с его точки зрения, весьма безответственно.

Хотя методы, которыми подавлялись такие митинги, тоже смущали Анатолия Петровича. Но этому можно было найти объяснения. Демократия, полагал он, должна всё же быть демократичной лишь в определенных пределах. Не согласовывать выступления в защиту демократии с начальством – значит расшатывать лодку стабильности. (О чем Главный тоже часто напоминал.)

Сын же Анатолия Петровича не разделял его взглядов. Более того, даже, как подозревал Ищенко-старший, сам принимал участие в таких митингах.

Это, конечно же, не могло не вызывать периодических споров сына с отцом, к большому огорчению последнего.

Еще большее огорчение у Анатолия Петровича вызывали споры его сына с дядей (братом Ищенко) – отставным полковником. Брат часто заходил к ним в гости, и эти визиты почти всегда кончались бурной дискуссией.

– Чего вам, щенкам, не хватает? – кричал полковник в отставке своему племяннику. – Жри, пей, гуляй… Чего еще надо?.. Мы сотой доли того не видели, всю жизнь социализм строили, коммунизм строили, с империализмом боролись… А вы чего можете?

– Ага, строили, строили и всю жизнь врали! – кричал в ответ молодой Ищенко. – Вам врали, и вы врали. Самим себе врали!.. И теперь вам врут. Всюду врут, на каждом шагу. А вы то вранье лопаете. Выборы вам, посмотрите, во что превратили. А вы всё лопаете.

– Выборы? Какие, на фиг, выборы? – ярился брат-полковник. – Мы вон за одного – того, что в бюллетене, – голосовали, и всех делов. И всё нормально шло, без всякой этой вашей дерьмократии».

Слушать подобные препирательства Анатолию Петровичу было весьма неприятно. Они ввергали его в грустные размышления.

Вот и сейчас он размышлял над этими проклятыми вопросами, чертя на белом листе удлиненную гипоциклоиду.

Не придя ни к каким определенным выводам, Анатолий Петрович оставил черчение и решил пойти проверить – всем ли марсианам уже снес башку его внук и не пора ли тому садиться за уроки.

Но только успел он подняться со стула, как в коридоре раздался звонок.

У дверей на шестом этаже, прежде чем нажать кнопку звонка, Василий придирчиво осмотрел архангела.

– Ты бы, Гаврюша, хоть робу свою как-то подвернул, – сказал он. – А то еще испугаются. Надо было тебе мой комбинезон дать.

– Не положено, – сухо ответил Гавриил.

– Ну, не положено так не положено. Только уж больно ты на бомжа смахиваешь.

Гавриил ничего не ответил, но в тот же миг длиннополый хитон его изукрасился разноцветными полосами.

– Во дает! – всплеснул руками сантехник. – Вылитый чучмек. Будто с верблюда слез!

Нахмурив брови, архангел одним взглядом заставил Губина прикусить язык.

– Всё, всё! Звоню, звоню. – Василий быстро нажал кнопку.

Дверь им открыл человек в поношенном пиджаке, но при галстуке.

– Вы из жилконторы? – радостно спросил он.

– С конторы, с конторы, – бросил Василий, слегка отстранил хозяина и ступил за порог. – Заявку писали? Чего у вас тут?

– Кран у меня… – робко произнес человек в галстуке.

– И чего?

– Да вот, понимаете, что-то там, видимо, сорвалось. Как ни закрутишь, всё капает и капает.

– Капает, значит?.. – Губин поправил на плече сумку и прошествовал в узкий коридор. – Где капает-то? На кухне?

– Да нет, – засуетился хозяин квартиры. – В ванной… Вон там.

Издав тяжкий вздох, Василий направился к дверям ванной комнаты. Гавриил остался стоять на пороге.

В ванной Губин огляделся, посмотрел на тонкую струйку воды из хромированной трубки и произнес: