Валерий Заворотный - Гавриил, или Трубач на крыше

Редактор газеты в ответ прислал юному Прохору трогательное письмо. Рассказ поместили на последней странице, немного – раза в три – сократили текст, изменили название на «Школьный труд» и заменили школьника-пионера на школьницу-пионерку.

Успех окрылил Прохора. Он стал регулярно писать. (В слове «писать» ударение на втором слоге.)

«Пионерская правда» рассказов его, к сожалению, больше не печатала, хотя он методично отсылал их в редакцию. Но зато в школе вырезку с первым его произведением поместили на красную доску «Нашей Родине – привет!», а самого Прохора вскоре избрали редактором стенгазеты.

Многие неполучатели хороших оценок, многие несовершатели полезных дел, многие непришельцы на пионерские сборы узнали тогда разящую силу его пера…

Юные годы пролетели незаметно. Наступила зрелость.

Созрел Прохор Проханкин быстро. Уже на первом курсе института возглавил он «Комсомольский прожектор». Острый луч его высвечивал всех, кто низкопоклонствовал перед Западом, кто высокомерствовал перед товарищами, кто лизоблюдствовал перед интуристами, несущими чуждые нам идеи.

Принципиальность и смелость его были замечены. По окончании института Прохор попал в областную газету, где получил рубрику «Жизнь – в массы». Он три года нес в массы жизнь, сам окунаясь в пучину этой массовой жизни. Он выезжал на поля, где колхозники вместе со студентами боролись за урожай. Он воспевал трудовой десант, брошенный в прорыв – на планово-ремонтно-восстановительные работы. Он рисовал яркие портреты бойцов идейного (трудового, культурного, научного) фронта. Описывал ученых, что были всегда на марше к заветной цели, работников искусства, не жалевших себя в борьбе за новые рубежи. Описывал врачей, стоящих на страже здоровья, и школьников, штурмующих знания…

Но вдруг эта мирная жизнь закончилась.

Крутой поворот генеральной линии партии (перевернувший, как позже выяснилось, и его, Прохора, жизнь) он, к стыду своему, оценил не сразу. Точнее, не придал ему должного значения.

Такие повороты в его жизни уже случались.

Первый – от глубоко ошибочного курса под названием «волюнтаризм» к глубоко правильному курсу на построение развитого социализма – пришелся на детские годы Прохора. Осваивал он его уже в институте, и продолжил осваивать в районном печатном органе партии. Частью этого органа Проханкин являлся до наступления очередного поворота генеральной линии.

Когда поворот свершился, партия назвала прежний курс его подлинным именем. И Прохор Проханкин твердой рукой отстучал на пишущей машинке слово «застой» и отбарабанил на верхнем регистре заголовок: «ПЕРЕСТРОЙКА».

Название очередного генерального курса сначала понравилось Прохору. Он сам в душе ощущал необходимость как-то перестроить свою жизнь. И перестройку эту решил начать с переезда в Москву. Переезд дался ему нелегко. Пришлось бросить – буквально отсечь – родной орган (имеется в виду печатный орган, в котором работал Прохор). Пришлось рыться в записной книжке, отлавливать героев своих репортажей, иногда наезжавших из Москвы в его областной город, напоминать о себе, надеясь через кого-то из них зацепиться в столице.

Наконец ему это удалось.

Прохор Проханкин ступил на московскую землю, готовый к борьбе за очередное восстановление ленинских норм.

«Больше социализма! Больше социализма! – повторял он про себя слова нового Генерального секретаря партии. – Ускорение, углубление, осмысление, обновление…»

Все это надо было запомнить, чтобы тиснуть в первую же статью, которую Прохор набрасывал в уме, вышагивая по столичным тротуарам.

Но тиснуть ему ничего не дали.

Газеты и журналы, куда он пытался пристроиться, оказались заполнены невесть откуда взявшимися проходимцами, строчившими такое, за что он, идейный боец, расстрелял бы их из пулемета (будь у него с собой пулемет).

Затем ли жег он глаголом сердца людей? Затем ли из года в год боролся он с тлетворным влиянием? Затем ли чутким ухом ловил все колебания генеральной линии? Затем ли воспевал, отмечал, обличал и бичевал?

Нет, не затем, чтоб эти засранцы втоптали в грязь светлое учение – почти уже победившее почти уже везде и почти уже полностью!

С этим душа Прохора Проханкина смириться не могла.

Три года мотался он по редакциям газет, где сохранялись еще здравомыслящие люди, готовые противостоять натиску перерожденцев. Но лишь убеждался, что большинство из них растратили способность к борьбе. Ренегат-генсек водил их за нос, убаюкивал своими байками и морочил головы какими-то обще-(тьфу ты!) человеческими ценностями. Мало кто рисковал прямо выступить против разрушения основ, против покушения на устои, против обрушения идеалов.

А идеалы тем временем рушились!

Тогда Прохор предпринял отчаянный шаг. Можно сказать, бросился грудью на амбразуру. Он основал собственную газету.

Сделать это, не имея ни средств, ни связей, казалось безумием. Но, к счастью, нашлись люди, поддержавшие идею Прохора. Имелись у этих людей и связи, и деньги. Происхождение денег было ему неизвестно, но сумма вполне устраивала.

Так Проханкин стал Главным редактором.

Газету свою он назвал «ТУДА!», приказав художнику изобразить перед названием серп и молот – дабы читатель мог сразу понять, куда зовет его новый печатный орган.

Однако, ввиду отсутствия четкой (или хотя бы нечеткой) генеральной линии, идейные основы претерпели эрозию. В умах царил хаос, и выехать на одних ленинских нормах было трудно. Требовалась более широкая платформа. Что-то идейно выдержанное, но в то же время кондово-посконное.

«Ищи, – говорил себе Прохор. – Ищи!»

И он нашел.

Прохор велел нарисовать в заголовке газеты – рядом с серпом и молотом – православный крест.

Открыл в себе Прохор Проханкин, что всегда в тайных закоулках души своей тяготел он ко слову Божию. Даже тогда, когда в школьной стенгазете разоблачил пионерку Клаву Птичкину, носившую, как ему доложили, под школьной формой крест на цепочке. Даже тогда, когда в районной газете боролся с религиозным дурманом, оставшимся, как ему сообщили, кое-где в окрестных деревнях. Даже тогда, когда воспевал славное время комсомольцев-безбожников, рушивших церкви и уничтожавших попов.

Даже тогда веровал он в Господа и нес в сердце своем – наравне с «Моральным кодексом строителя коммунизма» – нетленное: «Православие, Самодержавие, Народность!»

С каждым днем всё явственнее ощущал он в душе ростки истинной веры. А чтобы укрепить эти ростки, приобрел в ближайшей церковной лавке новенькое издание Библии и поставил на книжную полку рядом с учебником по истории партии.

Ознакомиться с текстом купленной книги писатель-борец еще не успел. Но, в отличие от своего соседа по дому Анатолия Ищенко (с коим изредка встречался на лестнице), такие вещи, как, скажем, Судный день, представлял себе четко.