Валерий Заворотный - Гавриил, или Трубач на крыше

– Не кран это, а смеситель… Кнопочный… Дерьмо-смеситель. Втулка в сальнике ни к черту. И кольцо менять надо.

Страдалец-жилец внимал ему, открыв рот.

– В общем, так, – глубокомысленно изрек Василий. – Щас вентиль запорный перекроем, потом я здесь разберусь. Пока можете погулять.

Человек при галстуке, не сказав ни слова, ретировался в коридор.

Сантехник Губин приступил к ремонту.

Анатолий Петрович Ищенко, наблюдая издали, как священнодействует в ванной его спаситель, благодарил судьбу, ЖЭК и, при всей любви к демократии, остатки советской власти. Что ни говори, а сантехники-то еще остались. Пусть и не сразу добьешься, пусть неделю ждешь, пусть измочалят тебя в конторе, но все-таки вот он здесь – родной советский сантехник из далеких времен.

И вспомнил Анатолий Петрович китайскую поговорку: «Не дай тебе Бог жить в эпоху великих перемен!»

Отойдя на цыпочках вглубь коридора, он заметил стоявшего на пороге человека в полосатом халате. Тот пришел вместе с сантехником, но в суматохе Ищенко упустил его из виду.

Незнакомец напоминал представителя малых народностей Средней Азии.

«Возможно, гастарбайтер, – подумал Анатолий Петрович. – Или нет. Скорее, родственника привел… Или все-таки гастарбайтер, учится на сантехника».

Отвесив поклон представителю малых народностей, Анатолий Петрович поспешил в комнату и стал лихорадочно рыться в ящиках письменного стола.

Давать чаевые обслуживающим его людям было для Ищенко всегда тяжкой мукой. Не давать он не мог, но сам процесс изматывал его крайне. Прежде чем протянуть кому-то смятую купюру, он готовился чуть ли не полчаса.

Анатолий Петрович отыскал спрятанный в ящике стола кошелек, вынул сторублевую бумажку, подумал, вздохнул и достал еще одну.

Вернувшись в коридор, он увидел, что работа со злополучным краном-смесителем подходит к концу. Сантехник, завернув длинным ключом блестящую гайку, выпрямился, обтер руки тряпкой и начал укладывать в свою сумку разложенный на полу инструмент.

– Всё! – сказал он. – Готово. Только крутите поосторожнее.

Сантехник вышел в коридор и остановился перед владельцем смесителя.

Наступил момент истины.

Анатолий Петрович почувствовал, что ладони его потеют. Он неловко сунул руку в карман, понял, что попал не в тот, зарделся, полез в другой, вытащил на свет две заветные бумажки и протянул спасителю.

Но тут произошла заминка.

Мрачный сантехник зачем-то взглянул на среднеазиатского родственника, пробурчал что-то и отвел руку Анатолия Петровича.

– Всё в порядке, – сказал он, не глядя в лицо Ищенко. – Кран работает. Всё в порядке.

Затем повернулся и направился к выходу.

Анатолий Петрович остался стоять, как стоял. Он чувствовал, что совершил какую-то ошибку. Однако, какую именно, догадаться не мог.

– Я вот… Я вам… – забормотал он.

Но оба визитера уже была на лестничной площадке. Дверь за ними закрылась, оставив потомственного кибернетика перед неразрешимой загадкой.

Ищенко оттер пот со лба, машинально сделал несколько шагов, как вдруг раздался новый звонок.

Он бросился к дверям, открыл их и впустил стоявшего вплотную к дверям сантехника. Представителя малых народностей с ним не было – очевидно, уже спустился этажом ниже.

– Так вы это… Чего вы говорили-то? – тихо сказал сантехник растерянному Ищенко.

Тот всё понял и моментально протянул руку, сжимавшую две купюры.

– Я это… Я не себе, – стал зачем-то оправдываться работник ЖЭКа. – Тут, значит… В общем, не для меня. Это… для детского сада.

Он быстро сунул мзду в карман комбинезона и скрылся, прикрыв за собой дверь.

Удивленный без меры Анатолий Петрович стоял возле закрытых дверей своей квартиры и собрался уже вернуться в комнату, как расслышал за дверью два громких голоса. Один принадлежал только что вышедшему сантехнику. Другой звучал низким, распевным басом.

Спор (а это, похоже, был спор) продолжался недолго и закончился новым – третьим по счету – звонком.

Уже плохо соображая, что происходит, Ищенко снова открыл дверь и снова увидел сантехника. На этот раз за спиной его маячил гастарбайтер.

Не говоря ни слова, труженик гаечного ключа сунул в руку Ищенко его деньги. А когда ошалевший от происходящего кибернетик попытался что-то сказать, труженик хмуро буркнул:

– Пардон! Ошибка вышла. Закрыли детский сад.

И, повернувшись, заспешил вниз по лестнице.

Представитель малых народностей Средней Азии направился вслед за ним.

Анатолий Петрович Ищенко стоял у входных дверей, ничего не понимая и слушая, как затихают в лестничном проеме шаги его визитеров.

Неожиданно звук прекратился.

«На третий этаж спустились, – машинально отметил про себя Ищенко. – Наверное, к Проханкину».

Живущий в квартире номер девять Прохор Ильич Проханкин был борцом.

Нет, он не занимался ни классической борьбой, ни вольной, ни дзюдо, ни самбо, ни карате. Он не сжимал руки мертвым замком на шее противника, не наваливался на него всем телом, стараясь додавить, дожать, припечатать к ковру. Он не вцеплялся железной хваткой в белую матерчатую куртку, подхваченную черным поясом, стремясь оторвать от пола чужие, широко расставленные ступни, дабы рывком, извернувшись, взметнуть их в воздух.

Ни подсечек не делал он, ни захватов, ни бросков через бедро.

Ничего этого не проделывал Прохор Ильич. А даже если бы и захотел, то проделать едва бы смог. Возраст не позволял. Да и телосложение мало способствовало.

Прохор Проханкин был идейным борцом.

Не руки-клещи, не бицепсы, не дельтовидные мышцы были его оружием.

Оружием его было перо.

Слово «перо» в данном случае не следует понимать буквально. Ибо это перо являло собой старенький персональный компьютер, служивший инструментом борьбы. Борьбы за идею – нагло попранную, поруганную, брошенную в темный подвал бездуховности, бесправия и безмолвия. Идею, взывавшую к нему, Прохору, из мрачной темницы, молившую вызволить ее оттуда – если не штыком и гранатой (коих в данный момент у Прохора не имелось и с коими он не очень умел обращаться), то хотя бы при помощи персонального компьютера.

Великой этой цели и посвящал он всё свое время, стуча изо дня в день по клавиатуре занемевшими пальцами.

Впрочем, и слово «пальцы» надо бы уточнить. Поскольку его пальцы казались ему не пальцами, а чем-то вроде железных молотов, бьющих по наковальне.

Этими пальцами-молотами Прохор ковал литературу. Идейную литературу…

Призвание свое Проханкин ощутил рано. Первый рассказ, описывающий сбор макулатуры школьником-пионером, он написал, будучи еще совсем юным, и послал в газету «Пионерская правда», выбрав для заглавия им же придуманный лозунг: «Больше макулатуры народу!»