Евгений Кузнецов - Цвет страха. Рассказы

–– Железобетонный Феликс!

А те, кто тут был в комнате, поддержали острослова общим хохотом…

После этого стал он, Верин, было шептать Машкову, с которым сидел рядом и который с тем Пичугиным дружил почему-то запросто:

–– Ты пойми, он же подонок!

Но тот на такую его строгость – хотя и с пониманием – молчаливо грустнел.

Полновесные юридические предметы – и самые бесшабашные разговоры… – Это наводило его, Верина, на самостоятельные думы…

Уж и под конец, кстати, армии он стал понимать, а с начала учёбы уже прямо и жёстко понял: «органов» по жизни ему, вернее всего, не видать…

Чересчур он прост происхождением, и чересчур он прям характером.

Вот вся и правда.

Посмотришь вокруг… да и почитаешь…

Поэты, композиторы, художники (чем талантливее, тем талантливее) – все умерли, померли в нищете и в долгах, да ещё и, по возрасту, до времени…

Ныне же – все кому не лень кормятся их способностями и трудами!

И все их превозносят и воздвигают им памятники…

А зачем? – Чтоб оправдать своё паразитирование на их именах и на их наследии!

Да ещё и – чтобы подбивать нынешних дураков из талантливых быть столь же, как те образцовые труженики, безмолвными и бескорыстными.

Посмотришь-то вокруг…

Есть ли ему, Верину, хоть бы какая-то исключительная отрада?..

И в областном этом университетском городе – обнаружил он, Верин, что ведь он… симпатичный брюнет… целый из себя Ален Делон!

Заметил он – заметил со временем уже смело, что именно на него обращает женский пол пугающее, откровенное, внимание… в троллейбусе ли, в кинотеатре ли… особенно – в ресторане, куда он, трезвенник, попадает случаем за компанию с Машковым…

А он знал и видел, что таким женским вниманием пользоваться – о как престижно.

И он, Верин, уже с отчаяньем стал опрокидывать себе в рот отвратительную водку и коньяк…

Ведь женщина – даже вслух он вдруг брякал – это и успех, и здоровье!

Этого нельзя было упустить…

Только – потом-то – на эту тему не надо лишка с друзьями болтать…

Тем более, начитанному Машкову, чуть выпьет, только бы поразглагольствовать об этом самом… об искусстве.

Подрабатывал он, Верин, в пожарке – сильный и дисциплинированный – в простом расчёте при тревоге.

С самим, однако, начальником этой пожарной части, старшим лейтенантом, делился своей прошлой службой в столице в элитарных войсках.

Слово з а слово. И выяснилось кое-что, прямо сказать, из ряда вон…

Вот эта сотрудница «пожарки»… невидимая, неслышимая, сидящая безвылазно в своём кабинете на каких-то документах…

А у неё брат, родной её брат – там, в Москве, в аппарате, трудно даже сформулировать должность, самого министерства!

Что как раз по профилю его, Верина, будущей профессии.

Забрезжило опять… и уже не где-то и не как-то…

Только, само собой, никому на свете об этом – ни слова!

И женился.

Так устроена жизнь. – Стержень её, жизни, её остов.

Ведь жениться всё равно надо…

Так устроена правда.

То есть, раз уж жениться, то…

Учиться вдруг стал он, на третьем более-менее свободном курсе, – особенно усердно, чем вызывал у однокашников простодушные насмешки.

В рестораны, между тем, уже сам инициировал походы. И на пару – чтобы «снять» – с тем приятелем, кто поактивнее…

Не упускать же взять, что можно взять!

На пятом курсе он уж с таким же ехидством, с каким в его адрес обращался Машков на первом курсе, напоминал этому самому Машкову его давнишние заповеди:

–– Не рвусь я грудью в капитаны и не ползу в асессора!

Тот подрабатывал теперь каким-то помощником декоратора в местном театре…

После университета стало всё – как никогда определённо: а именно поступательно.

Всё – в смысле: в жизни.

Распределились кто куда.

Он, Верин, в милицию следователем. Сначала – в райотделе, здесь же, в областном центре. – Ведь тут теперь у него семья: жена и дочка.

Друзья-однокурсники – на разные, тоже юридические, специальности.

С расчётом – на что-то?.. А кто знает… Что у кого на уме… Никто ничего друг о друге, по правде, в точности никогда не знает…

И не узнает.

Вот он, Верин.

Звание за званием, стал работать уже в областном следственном отделе.

Только бы на должности – не на руководящей: чтоб нервы себе не трепать и не наживать себе на шею чужих просчётов.

И в партию не вступал – не отдавать же просто так деньги: на те взносы живут люди, которые умеют жить – вообще недосягаемо.

Потом – и Москва.

Хотя семья, жена с дочерью, уже студенткой-историком, оставались в областном центре: дешевле и спокойнее.

А у него в столице – для порядка и для здоровья – имеется «постоянная».

Затем.

Дочь окончила вуз, но не выходила замуж – не за кого.

Жена вышла на пенсию – и была на заслуженном отдыхе.

Затем.

В Москве – он, Верин, знал только тех, кто его знал.

И его, Верина, знали только те, кого он, Верин, знал.

Служил.

Работал.

Должность за должностью.

И – всё, как и должно быть!

Дослужился.

Получил генерала.

Получил… большую звезду…

И дочь вышла замуж, в смысле – за рубеж.

Затем.

Затем…

Да какое теперь там: затем…

Пенсия! – Как сравнишь с другими служаками областными – так губы сами туго сжимаются…

Только – как всегда – ни-ни!

Он вышел в отставку.

Купил ружьё.

Охота ведь – под стать всему опыту жизненному: всё даром – кого подстрелил, то и твоё.

Тем более, по лесам и среди полей есть деревни совершенно пустые… в этих деревнях – дома совершенно заброшенные… в тех домах, где-нибудь на чердаках, среди всякого хлама – иконы, самовары… самые настоящие!..

И всё он – один. Кого бояться бывшему боксёру, да и с ружьём.

Один…

Номер мобильника разве кое-кто из бывших здешних коллег знает.

А если кому-то приспичит из одноклассников – так на то есть дома стационарный телефон и жена возле него.

По некоторым проблемам – и сам он, Верин, случается, кому-то позванивает…

Как оказалось, в жизни, вообще-то говоря, две заботы – продукты питания и собственное здоровье.

Только это, хочешь не хочешь, теперь и брезжит…

Он, Верин, в одной деревне, по совету старого университетского товарища Пичугина, у тамошнего соседа Пичугина покупает поросёнка. – Тот сосед разводит на продажу.

Сначала – приедет посмотрит, выберет, так сказать, примет…

Поросёнок не отравленный: не какой-нибудь «гэмэо».

Теперь он с Пичугиным – из всех сокурсников-однокашников – только и общается.

Только с ним теперь он – в какой-нибудь кафешке – выпивает.

Друг друга они – Пётр! Михаил!

Вспоминают студенческие годы… Обсуждают судьбы однокашников…

С ним, с Вериным, всё ясно: все знают – генерал и генерал.