Андрей Ланиус - Слово в судьбе. Исторические очерки

Чингисхан был неграмотен, но умел подбирать образные, точные сравнения.

В их поисках он обратился к самым дорогим для сердца любого монгола понятиям.

Он написал хорезмшаху, что дорожит отношениями с ним так же, как если бы тот был его любимым старшим сыном. Такой оборот в устах Чингисхана, исходившего из монгольских традиций, был не только высшей степенью доверительности, но содержал еще глубокий личный оттенок.

Ибо не было в этот период для великого кагана более важной цели, чем та, чтобы его любовь к старшему сыну стала примером для всех подданных.

Вообще-то общее число мужских потомков Чингисхана достигало примерно ста человек – это пятеро сыновей, порядка сорока взрослых внуков, а еще много дюжин подрастающих правнуков.

Но только первые четыре сына Чингисхана от его старшей жены Борте из племени кунграт стали родоначальниками «золотого рода», оставив заметный след в истории.

Все эти четыре сына – Джучи, Чагатай, Угедей и Тулуй – были умны, отважны, находчивы, решительны и талантливы. Каждый из них пользовался авторитетом и в армии, и среди простых монголов.

Но беда в том, что не было между старшими сыновьями великого кагана ощущения единой Семьи.

В дни молодости Темучина – Чингисхана воины враждебного племени меркитов совершили внезапный налет на его стойбище и увели в плен его молодую жену Борте, которая в ту пору будто бы была беременной. Позднее, когда ее отбили, Борте родила мальчика, которого Темучин признал перед всеми своим сыном и назвал Джучи.

Время шло, однако нездоровые слухи среди монголов о происхождении Джучи не только не прекращались, но даже усиливались.

Досаднее всего, что в нагнетании этих порочащих пересудов участвовали его родные братья, особенно Чагатай.

Это приводило к частым ссорам и размолвкам, принимавшим порой весьма острую форму.

Безобразные сценки разыгрывались даже в присутствии самого Чингисхана.

Как-то раз, на важном совещании, когда каган предоставил первое слово, как положено, старшему сыну Джучи, Чагатай, не удержавшись, вскочил с места и закричал: «Почему мы должны повиноваться этому наследнику меркитского плена!» (Другие источники утверждают, что он выразился гораздо резче, назвав старшего брата «меркитским выродком». )

Можно только догадываться, какие выражения употреблял Чагатай, славившийся своей грубостью, в кругу своих приближенных. Он словно не понимал, что этими подозрениями оскорбляет еще и собственную мать.

Джучи в ответ схватил Чагатая за воротник и, в свою очередь, принялся осыпать его оскорблениями, предлагая немедленно устроить борцовский поединок, если только будет на то воля их родителя и государя.

Слово за слово, разгорячившиеся братья едва не вцепились друг в друга в присутствии всех военачальников.

Чингисхан строго отчитал обоих и запретил им ссориться впредь.

Да только суровый выговор не принес ощутимой пользы.

Вражда, пустившая глубокие корни, по-прежнему раздирала кровные семейные узы, которые для самого великого кагана были священны.

Позднее Чингисхан примет тяжелое, но политически необходимое решение.

На рубеже 1227 года его старший сын Джучи погибнет якобы во время охоты.

Позднее историки сочинят, будто Джучи замышлял отложиться от отца, за что, мол, и поплатился.

Но мало кто в монгольских степях будет сомневаться, что эта смерть не была случайной, и что убийц подослал сам великий каган.

Отец принес сына в жертву ради грядущего единства Семьи!

Вот только ничего хорошего из этого не получилось, ибо семена раздора уже дали ядовитые всходы в Доме великого кагана…

Но в тот момент, когда Чингисхан диктовал свое письмо хорезмшаху, до смерти Джучи оставалось еще почти десять лет, и государь был еще полон надежды изменить ситуацию, доказать всему миру, что его сердце переполнено любовью к старшему сыну, которого он всегда считал своей кровью и плотью…

Неустанно демонстрируя на людях свою любовь к старшему сыну, выделяя его доблесть при каждом удобном случае, поручая ему наиболее почетные миссии, Чингисхан рассчитывал, что темные слухи постепенно улягутся, и он сможет безо всякой опаски завещать империю Джучи, как самому талантливому из своих наследников.

И сейчас, когда слова великого кагана ложились под пером писца на бумагу непонятными закорючками, ему казалось, что послание наполняется тем сокровенным смыслом, который он пытался донести до своего западного соседа, смыслом, не подлежащим разночтению.

Запечатав письмо личной печатью, и отправив его с самыми доверенными гонцами, великий каган рассчитывал получить в скором времени такой же честный, искренний ответ.

Неужели два всесильных государя не смогут поделить вселенную на двоих?

Но события приняли непредсказуемый оборот.

Получив послание от Чингисхана, Мухаммед пришел в неописуемую ярость.

Какой-то дикарь, табунщик и язычник, вообразивший себя ханом, имеет наглость говорить с ним на равных!

Мухаммеда особенно взбесило то обстоятельство, что «этот дикарь» посмел сравнить его, великого шаха, со своим сыном! Ведь согласно среднеазиатскому дипломатическому этикету, какой-либо правитель мог назвать своим сыном только такого другого правителя, который находился по отношению к нему в вассальной зависимости. Никто еще во всей вселенной, исключая, разумеется, родителей, не осмеливался называть его, могущественного властелина, своим сыном!

Уподобление старшему сыну покоробило могущественного государя еще и потому, что у него были нелады с собственным старшим сыном – Джелал ад-Дином, и все приближенные отлично знали об этом.

Нет, в этом обращении степняка-табунщика, несомненно, скрывался тонкий, издевательский намек!

Этого наглеца следует примерно проучить!

Однако Мухаммед ничем не выдал послам обуревавших его чувств. Напротив, выразил готовность открыть границы для купцов и караванов и подписать договор о свободной торговле.

Но план ответного удара у него уже сложился.

Вскоре в Отрар – крупный пограничный город на восточных рубежах Хорезмийского государства, прибыл из Китая через Монголию большой караван из пятисот верблюдов. Купцы (а во главе каравана стояли монголы) привезли невиданный товар – изделия из золота, яшмы и нефрита, посуду из тончайшего китайского фарфора, наряды из переливчатого шелка…

По одной из версий, купцы отдавали эти дорогие вещи за бесценок, между тем, как погонщики вели с местными жителями беседы, не имевшие никакого отношения к торговле – об устройстве крепостных стен, о численности гарнизона…

Впрочем, нельзя исключить, что слухи о купцах-шпионах были пущены властями умышленно.