Виталий Великоиваненко - Исповедь советского человека. Повесть

И вдруг справа от себя вижу лицо своей жены.

– Мы с тобой летим?..

– Куда? – на её усталом лице и радость, и недоумение.

И вот я в другой реальности. А ведь ещё секунды назад был в каком-то другом мире.

Рядом усталая и измученная ожиданиями и неизвестностью жена. Суетящийся медицинский персонал. Вижу своих коллег по работе. Себя на реанимационной койке. Слева от себя окно. Палата знакома, только теперь пациент здесь я. Начинаю напряжённо вспоминать, что произошло со мной.

– Мы попали в автодорожку? Наши дети живы? Никто не погиб? – сознание судорожно роется в памяти, боясь трагедии, которая неотступно следует за выбранной профессией врача вообще и анестезиолога-реаниматолога в частности.

– Все живы, аварии не было…

Бешено колотившееся сердце начинает успокаиваться: «Дети живы, жена рядом, никто не погиб». Начинаю вспоминать последние минуты… после чего я оказался на реанимационной койке.

Пытаюсь рассказать увиденное. Вглядываюсь в лица коллег и понимаю, что все мои откровения воспринимаются как минимум речевое растормаживание или психомоторное возбуждение. Как профессионал, я их понимаю: на данный момент мы оказались по разные стороны черты, называемой жизнью.

«Вернули душу в тело, только тело немного подпорчено. Вернули душу в тело… Кто?» – мелькнуло в голове.

Пытаюсь мысленно вернуться в космический корабль, чтобы найти ответы на возникшие вопросы, но безрезультатно. Словно чёрный занавес опустился. Как будто кто-то наложил табу…

По прошествии нескольких лет после случившегося со мной в памяти осталось следующее. После выхода из комы обнаружил, что у меня развилась диплопия – двоение в глазах и правосторонний гемипарез. Правая рука не слушалась, плохо держала ложку и проносила её мимо рта; на пятках и затылке – пролежни, несмотря на уход и непродолжительный бессознательный период. По катетеру бежала мутная моча. В мочевом пузыре в месте соприкосновения с мочевым катетером произошёл некроз стенки, а затем образовалось около 50 камней. И вскоре я познакомился с жёстким цистоскопом и попытками удалить камни. Очень хорошо стал понимать женщин, роды и чувства, которые испытывает женщина на гинекологическом кресле. Восстанавливаться начал очень быстро, опровергая прогнозы приглашённых на консультацию профессоров и удивляя коллег. На четвёртые сутки нахождения в реанимации уже начал не только вставать, но и ходить по коридору, а на пятые ходить по лестничным пролётам, увеличивая нагрузки, благо реанимация была на пятом этаже. Улучив момент, когда все коллеги были заняты, зашёл в родную ординаторскую, уселся и стал изучать свою историю болезни. Из неё я узнал, что из гаража попутным транспортом был доставлен без признаков жизни: дыхание и сердцебиение отсутствовали, зрачки широкие, на свет не реагировали. Я имел крайне неблагоприятный вид: тело серо-синего цвета, в каких-то обносках. На заднем сиденье машины начались реанимационные мероприятия: интубация трахеи и искусственная вентиляция лёгких; в результате сердечно-лёгочной реанимации было использовано 50 ампул адреналина, и больничный двор, как потом рассказывали, был забросан пустыми ампулами. Моё тело катили без всякой надежды в реанимацию, вероятно, в основном для жены, тоже врача, чтобы в дальнейшем сказать, что сделали всё, что могли. Из прочитанного я сделал следующий вывод: где бы мы ни работали и что бы мы ни делали, необходимо всегда быть одетым с иголочки, в чистых носках и трусах, и всегда быть, на всякий случай, готовым к смерти. Как труп я себе очень не понравился, что уж говорить о других. Через каких-то восемь дней я из реанимации прибыл домой, что в практике встречается крайне редко. В областную больницу меня не взяли, так как заведующий неврологическим отделением консультировал меня в коме и решительно приговорил в мир иной, а раз я очнулся и стал ходить, то тем более нечего делать в его отделении и занимать койко-место. Практически сразу я был направлен на реабилитацию в неврологический санаторий. В практике такого ещё не было: то ли я так хорошо выздоровел, то ли так плохо отнеслись, как впоследствии шутила жена.

В конце октября я был доставлен братом и женой на реабилитацию в неврологический санаторий с нежным названием «Жемчужина», расположенный в живописном сосновом бору. Уже лежал яркий пушистый белый снег, и санаторий был окутан какой-то природной тайной. Пояснения жены медперсоналу в санатории, а это были привлекательные молодые сестрички, что я плохо вижу и в очках, и без; не могу практически ничего делать правой рукой – ни есть, ни застегнуться, не расстегнуться, не вызвали никакой реакции: мне предложили расписаться в каких-то документах. Я с большим трудом поставил каракули, непонятные даже мне. Ходил я легко и уверенно, а вот делать правой рукой ничего толком не мог, да и в глазах двоилось. Медсёстры выразительно взглянули на жену: то ли хотели успокоить, что, мол, здесь все такие и чтобы она не волновалась, то ли хотели сказать, ну и какого чёрта ты его сюда привезла. Как впоследствии вспоминала жена, она чувствовала себя так, как будто привела в садик маленького ребёнка, который ничего не умеет делать, и оставила его на произвол судьбы. Поселили меня в двухместную палату: здесь был холодильник, телевизор, но пока ещё не было соседа, что меня очень и очень обрадовало. Смотреть телевизор было трудно, читать почти невозможно, поэтому был предоставлен своим мыслям и соблюдению лечебно-реабилитационного режима, весьма насыщенного. С утра, выпив несколько таблеток, а это были мексидол и милдронат, последний гораздо позже стал известен во всем мире как мельдоний, и ещё какой-то ноотроп, шёл завтракать. Затем отправлялся на массаж воротниковой зоны, ел кислородные коктейли, потом в соляную пещеру и на лечебную гимнастику, где усиленно занимался, стремясь во что бы то ни стало восстановить функцию руки и координацию.

Более всего поражало упорство и желание жить окружавших меня более тяжёлых пациентов. Такое стремление к достижению цели и вера в себя да нашему правительству – страна в считанные годы достигла бы невиданного расцвета. А если бы ещё ума, порядочности и профессионализма, то, наверное, и за считанные месяцы.

После этого следовал небольшой отдых, приём лекарств, обед, полуденный сон, затем душ Шарко и прогулки перед ужином по сосновому бору к реке. Шум сосен, хруст белого снега под ногами, стук дятлов и пересвистывание синичек вселяли невероятные силы, возмущали сознание, тревожили мысль, настраивали на философское миропонимание. Вызывали удивление попадающиеся в бору пациенты, обнимающие сосны и просящие мать-землю дать им сил и здоровья. Ну просто как в былине об Илье Муромце.