Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы

Вот так, исподволь, тлетворный, а точнее – благотворный, дух запада начал овладевать незрелым юношеским сознанием. Медленно, но уверенно мой внутренний пассивный протест набирал силу.

ДИССИДЕНСТВО

В день рождения пионерской организации в школе по традиции проводился праздничный вечер. После торжественной церемонии поклонения главному пионеру страны и неизменного выступления хора местной самодеятельности вся школьная братия освобождала свои тощие шеи от алых символов пионерии. После этой процедуры весь народ во главе с учителями перемещался в школьный спортзал. Там начиналось самая интересная часть мероприятия – всеобщие плясы под радиолу или магнитофон. На школярском жаргоне это действо обзывалось «танцы-шманцы-обжиманцы». Частенько кто-нибудь из продвинутых старшеклассников притаскивал домашние магнитофонные записи и тогда все с удовольствием танцевали под джаз. Учителя относились к этим проявлениям музыкальной свободы весьма либерально: открыто не разрешали, но и не запрещали. Зазвучала музыка. «Школьный вальс» Дунаевского. На этот избитый и наивный хит никто не отреагировал. Ребята стояли вдоль шведских стенок и продолжали оживленно болтать. Ведущая, она же старшая пионервожатая, сменила пластинку. Заиграл какой-то веселенький фокстрот. Наиболее активные пионеры начали лениво отрывать туловища от стен и постепенно перемещались в центр импровизированного танцпола. Вскоре из наиболее активных танцоров образовался небольшой тесный круг. Поначалу на пары не делились. Двигаясь в темпе музыки, каждый танцующий пытался поймать свой индивидуальный ритм. Парни, особенно старшие мальчишки, вылезали из кожи вон, чтобы переплясать друг друга. Они дергались, скручивались, изгибались, смешно дрыгали ногами, вертели головами, вскидывали руки. Это зрелище было мало похоже на обычный танец. Неуклюжее кривляние человеческих тел скорее напоминало пляску святого Витта. Но чего только не вытворишь в переходном возрасте ради прекрасных половинок, когда юное тело находится под властью бушующих гормонов. Девчушки лукаво улыбались, глядя на языческие телодвижения одноклассников, и задиристо постреливали в их сторону озорными глазками. В присутствии учителей молодые кокотки вели себя нарочито стеснительно. Не юные пионерки, а благонравные скромницы – ни дать ни взять воспитанницы института благородных девиц. Все как одна, они ритмично покачивали узкими девичьими бедрами в такт музыке. Иногда жеманно притоптывали по паркету своими тонкими куриными ножками, явно демонстрируя окружающим новые туфельки, обутые по случаю праздника. Заиграло танго. Аргентинское. Или испанское. Медленное. Вожатая торжественно, как на митинге, объявила в микрофон «белый танец»: дамы приглашают кавалеров. Каждая девочка выбрала себе партнера по вкусу. С трогательным стеснением обнявшиеся парочки, почти не сходя с места, переминались с ноги на ногу и плавно покачивались из стороны в сторону. В эти минуты музыка служила лишь фоном для безмолвного эмоционального общения. Важен был не сам танец, как эстетическое действие или акт красивых движений, но нечто иное, более интимное и чувственное. Я оказался избранником одной полноватой блонды из соседнего класса. Ее головка была сплошь в светлых кудряшках, беспорядочно разбросанных по сторонам и спадающих на плечи извилистыми змейками. Коротенькая белоснежная юбка с воланами контрастно оттеняла ее ноги в темном капроне. Обута она была в модные остроносые кожаные туфельки белого цвета на плоской подошве. Несмотря на стильный прикид моей партнерши, в глубине души я оставался к ней совершенно равнодушен. Но сейчас, в «белом танце», я как галантный кавалер, просто обязан был принять ее выбор. Именно так я и поступил. К тому же девочка была довольно мила и, как позже выяснилось в нашем танцевальном дуэте, весьма изобретательна в движениях.

Дискотека набирала силу. Музон гремел на всю катушку. Спортивный зал ходил ходуном. В окнах дрожали стекла. Официальное мероприятие превращалось в неуправляемое всеобщее шаманское камлание. Чтобы остудить юношеский пыл, объявили перерыв. После очередной паузы между танцами включили магнитофон. Запись не отличалась хорошим качеством. Характерное шипение на пленке сменяли щелчки и неясные глухие звуки. И вдруг из динамиков неожиданно раздался до боли знакомый голос:

Come on everybody! Clap your hands!

All you looking good!

I’m gonna sing my song It won’t take long!

Я сразу узнал своего кумира! Это был неповторимый Chubby Checker с моего салатового «рока на костях».

С первыми звуками энергичной композиции зал, не сговариваясь, пустился в стремительный пляс. Все ученики начали дружно натирать полы резкими твистующими движениями. За исключением учителей, разумеется. Педактив школы во главе с завучем стоял поодаль и постными физиономиями надзирал за происходящим в зале. Внимательно следили за каждым учеником, как надсмотрщики на плантации. Надо отдать должное смелости и решительности моей партнерши – девочка полностью меня поддержала. Буржуазные танцы еще только входили в моду и с трудом пробивали себе легальную дорогу на танцплощадках. Музыка и ритм мгновенно пронизали и заполнили все мое существо. Я впал в глубокий транс. Окружающий мир перестал существовать. Себе я уже не принадлежал. Реальностью были только звуки музыки. Перед глазами мелькали яркие всполохи складок мини юбки и порхающие ножки моей кудрявой баядерки. Ее щеки пылали. Кожа под кудряшками на лбу поблескивала капельками пота. Юное тело было гибким как пружина. Девичьи бедра и коленные суставы выворачивались в разные стороны, как у пластмассового пупса. Девчонка завелась нешуточно и отжигала так азартно и образно, словно пыталась затушить горящий окурок или раздавить ядовитое насекомое. Кожаными подошвами своих туфелек она ввинчивалась в деревянный пол с таким безудержным остервенением, что у меня возникло ощущение, что она пытается просверлить в нем дыру насквозь. И в этом оглушающем звуковом дурмане раздавались нескончаемые, яростные призывы безумного Chubby:

Come on, baby, come on! Let’s twist again!

Мое тело превратилось в гуттаперчевую куклу. Что только оно не вытворяло! Я выгибался перед моей партнершей, почти доставая головой пол. Мальчишеские бедра, до этого момента не знакомые с подобными гимнастическими эскападами, вихлялись из стороны в сторону, как у заправской стриптизерши. Коленные суставы крутились и вертелись, как хорошо смазанные механизмы. Одним словом, это был настоящий твистяра, неистовый и сумасшедший. Суть моего внутреннего состояния словами выразить невозможно. Это иная азбука. Иной язык. Иной уровень осознания действительности. Это живет в твоей сущности. Этому нельзя научить. Можно только указать правильный путь к источнику экстаза. Разгоряченный до последней степени, я не сразу заметил, что вокруг нас образовался круг любопытных. Зрители с неподдельным интересом наблюдали за нашими экстравагантными танцевальными вывертами. Заметив на себе чересчур любознательные взгляды, моя партнерша смутилась и замедлила безудержный танцевальный ритм. Затем неловко скомкала пируэты, зарделась и вообще прекратила танцевать. От плясуньи на паркете осталось лишь яркое желтоватое пятно, до ослепительного деревянного блеска отполированное ее бойкими ножками. Опустившись на корточки, я дотронулся до него. Пятно было горячее и на ощупь напоминало стекло. В его странных голубоватых отблесках сверкнула молния. Я не осознавал, что со мной произошло в это мгновение. Вспышка. Ослепительная. Резкая. В голову ударила шальная кровь. Я медленно поднялся с пола и оглядел зрителей. Я был один. Один против всех. И я сделал свой выбор: стиснув зубы, в гордом одиночестве с удвоенной энергией продолжил свою неистовую импровизацию. Нагло и бесцеремонно. Назло всем. Это было ритуальное действо. Выражение моей личной декларации ПРОТИВ. Среди оживленных ребячьих глаз я вдруг заметил свинцовый, полный гневного осуждения, взгляд нашего завуча. Это был нечеловеческий взгляд удава. Заведующий учебной частью, тяжелодум и рутинер, был законченным комунякой. После ранения в черепе бывшего пулеметчика стрелковой роты застрял неоперабельный вражеский осколок. По этой причине контуженый ветеран прихрамывал, часто тормозил мозгами и постоянно забывал в разных углах школьного пространства свою трофейную трость с набалдашником в виде собачьего черепа. Тогда вся школа принималась за поиски ценного германского раритета. В недобрых глазах отставника читалось явное ко мне презрение. Даже ненависть. Как у Ленина к буржуазии. Будь сейчас в его руках послушный «максим», старый хрен изрешетил бы меня смертельными очередями, как врага народа. Недовольные учителя бросали в мою сторону колкие укоризненные взгляды. И они не обещали ничего хорошего. Старшая пионервожатая, нервно покусывая кончик пионерского галстука, неслышно истерила. Я бессознательно почуял, что над моей головой сгущаются грозовые педагогические тучи. Замолкнув, остановилась музыка. Оборвалась песня на полуфразе. Все засуетились, занервничали. Кто-то из учителей, периодически включая и выключая свет, щелкал выключателем. Стало ясно, что танцульки закончились. Народ недовольно зароптал и нехотя стал расходиться. А для меня в этот день закончилось детство. Необратимо…