Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы

Впоследствии я часто задавал себе вопрос: что я хотел доказать своим выпендрежем? Кому было нужно это ухарство? Наверное, это был просто эмоциональный выплеск энергии. Глупая юношеская бравада. Мальчишеский понт. Естественное желание подростка заявить о себе и поделиться внутренним состоянием с окружающим миром. Но взрослый мир не принял моих простодушных откровений. Даже не попытался понять мое послание. А скорее всего я сам по наивности ошибся в выборе правильного места и времени для душевных излияний. Не знаю. Нас учили, что человек создан для счастья, как птица для полета. Брехня все это. Книжное очковтирательство. Банальная истина для легковерных недоумков. Неопытной птахе уже на взлете подрезали крылья, и неведомое «щастье» просвистело мимо.

Утром мы порой дорого платим за свои вечерние шалости. На следующий день перед началом занятий меня вызвали к директору. Я постучался и вошел в кабинет. Рассеянным взглядом обвел помещение. За директорским столом под засиженном мухами и помутневшим от времени портретом великого педагога Макаренко гордо восседала наша классная руководительница по прозвищу «мариванна». На потертом кожаном диване неуклюже теснились активисты совета дружины главе со старшей пионервожатой. Подуло холодом. Я сразу все понял. Чутье не обмануло. Меня ожидала расплата за вчерашнюю дерзкую выходку. Здесь и сейчас. У меня не было ни малейшего желания выслушивать все, что намеревается вменять мне в вину эта камарилья. Я стоял посреди кабинета в теплой солнечной лужице и тупо глядел в окно. Застыл, как гипсовое изваяние, всем своим видом выказывая полную отстраненность от происходящего. Этим людоедам нужен был мальчик для битья, тупоголовый болванчик. Как сквозь пелену дремоты до меня доносились обрывки словесного поноса моих обвинителей: «вопиющий, дурной пример, недопустимо, проступок, недостойно, позор, стыд». Ну и всякая такая малосимпатичная неблагозвучная фигня. Слушать всю эту пустопорожнюю канитель было противно – отключил уши. А за окном высоко в голубизне неба рассыпало яркие брызги весеннее солнышко. Один из лучиков ободряюще подмигнул: выше нос, все будет хорошо. Повсюду, радуясь солнечному свету и теплу, весело чирикали воробышки. Дома меня ждал сахарный арбуз и любимый «рок на костях». Жизнь продолжалась, несмотря на злокозненные попытки недругов ее омрачить. Я вышел из анабиоза, когда председательница совета дружины, безразмерная чучундра из 7-б класса стала оглашать приговор. Своими, не по возрасту переразвитыми, формами она смахивала на статую «комсомолки с веслом». Только без весла и в пионерском галстуке. За недостойное поведение на торжественном мероприятии школьное судилище порешило исключить меня из пионерских рядов сроком на 1 (один) месяц. Единогласно. А в качестве морального порицания объявить еще и выговор. В кабинете повисло тягостное молчание. Собравшиеся, очевидно, ожидали от меня слезных просьб о прощении и коленопреклоненного покаяния в греховном поступке. Надеялись на слепую покорность раба. Напрасно ждали. Мое каменное непроницаемое лицо не выражало ничего. Абсолютно. Ни стыда, ни малейших признаков раскаяния. С подчеркнуто безразличным видом я стянул с шеи шелковый треугольник «с красным знаменем цвета одного» и протянул мариванне. Классная дама привстала и всем туловищем подалась к нему, как стервятник к добыче. Но тут я разжал пальцы, и драгоценный фетиш выскользнул из руки. На директорском столе железной глыбой возвышался массивный бюст дедушки Ленина. Полыхнув на солнце священным огнем, алый шелк элегантно спланировал прямо на гениальную лысину самого человечного человека. Упавшая тряпица почти полностью накрыла голову пролетарского вождя. Я еле сдержал ехидный смешок. Сквозь шелковые складки галстука на меня с лютой ненавистью взирал бронзовый глаз c характерным прищуром. Вся присутствующая шатия отчего-то засмущалась разыгрываемого фарса. Стало душно. Мне в этом гадюшнике больше делать было нечего. Бодро насвистывая «взвейтесь кострами синие ночи», я с гордо поднятой головой покинул этот жалкий театр политического абсурда. Выходя из кабинета, демонстративно хлопнул за собой дверью. Назло врагам…

Унизительный процесс воздействия на мою совесть проплыл как в тумане. Я не мог поверить, что со мной вообще могло произойти такое гадство. Казалось, что мне все это прибредилось. За что такая подлая немилость? За танец? Обескураженный, я пребывал в растрепанных чувствах. Но, несмотря на конфуз, не ощущал ни вины, ни стыда, ни угрызений пионерской совести. Мне были совершенно пофигу и эта красная шелковая тряпка, и осуждение сверхидейных однокашников и вообще весь этот нелепый шутовской хоровод. Не было и тени обиды. Остался лишь неприятный горький осадок в душе. И вообще, да пошли они… клоуны… в цирк…

Спустя месяц я был восстановлен в политических правах. Реабилитация прошла тихо и незаметно. Без школьной линейки и торжественного обещания пионера не курить, собирать макулатуру, читать «пионерскую правду» и помогать древним старушенциям переходить дорогу на светофоре. На перемене мне просто передали алый конфискат через старосту класса. Шелковый символ юного ленинца был измят и весь заляпан чем-то липким. И от него противно воняло затхлостью. Наверное, мой оскверненный пионерский галстук, как носитель вредоносного антиобщественного вируса, валялся в общей куче с грязными половыми тряпками в кладовке уборщиц. Я побрезговал и не стал заправлять дефективный символ под воротник чистой рубашки – равнодушно набросил его на плечи. Наша звеньевая, сердобольная Люська Парфенцева, сидевшая на задней парте, участливо пыталась руками разгладить на нем заломы и складки. Тщетно. Остается только выстирать и выбросить. Приличную вещицу испортил политический вопрос.

С этого дня я стал ортодоксальным пофигистом. Окончательно и бесповоротно.

ПОГРУЖЕНИЕ

Когда я подрос, родители купили мне магнитофон. Ну, чтобы подростка в гибельный омут не затянула дурная компания. Назывался он «aidas». Новенький. Приятно пахнущий пластмассой и специфическим запахом радиоаппаратуры. Для меня это было великое событие, настоящий праздник – у меня появился свой МАГ! Теперь я мог часами просиживать у радиоприемника в поисках «чистых» музыкальных станций. Я безостановочно записывал подряд весь музон приличного качества, пока на магнитофонной катушке не заканчивалась пленка. Потом тщательно редактировал запись, подтирая неудачные куски записанного материала. Иногда я был вынужден полностью удалять даже любимые композиции. Вредоносные глушилки нещадно резали слух. Ломали весь кайф от прослушивания и портили запись. Мальчишки, вездесущие и любопытные, мы в своем районе были хорошо осведомлены об интересах и увлечениях сверстников. Музыкальные интересы свели меня с пареньком, который жил в доме напротив. Оказалось, мой сосед по двору тоже фанат рока и постоянно записывает музыку на старенький родительский магнитофон. Познакомились. Стали обмениваться записями. Мы хорошо изучили расписание музыкальных программ «Голоса Америки», «Радио Швеции», «Радио Люксембург» и радио BBC с прикольным Севой Новгородцевым. Сева, он же Всеволод Левенштейн, эмигрировал из Союза, обосновался в Лондоне и удачно пристроился на радио ведущим русской службы BBC. Впоследствии за активную подрывную деятельность против советской культуры, господин Левенштейн был удостоен даже какой-то британской награды. В арсенале русскоязычного ведущего была своя фишка – коронный позывной, по которому слушатели сразу узнавали Севу. Свою передачу он всегда предварял кратким речитативом на мотив русской народной песни. После пары тактов музыкальной паузы Сева нараспев проговаривал: