Андрей Томилов - Таёжные были-небыли

Шестнадцать штук, из них девять поросят, первогодки, ещё совсем малые. Вот это, на мой взгляд, уже не браконьерство, это варварство. Я был взбешён.

На другой же день, в конторе состоялось собрание, где присутствовали все, кто «шарился» в ближних тайгах. Я не ставил себе цель изобличить преступника, это просто бесполезно, но общим мнением такая «охота» была осуждена и, кажется, повторения не могло случиться.

Однако, на следующую зиму, во время охоты, мне снова пришлось найти место, где по копанинам, – местам кормёжки кабанов, в разных местах, валялись мёртвые молодые поросята. Подумал, что снова кто-то браконьерит, но скоро разобрался. Оказалось, это тигрица, учила молодых котят добывать себе пропитание. Точно так, как домашняя кошка, обучает свою молодежь, притаскивая им полуживую мышку.

* * *

И вот зима подкатила к своей вершине, к своему перевалу, – Новый год! Самый любимый и отмечаемый праздник, у всех народов, населяющих территории, покрывающиеся на полгода снегом. К этому празднику из тайги выходят на отдых многие охотники, прерывая на время свой очень не лёгкий труд.

В Гвасюгах встреча Нового года праздновалась в клубе, вернее, сначала собирались по домам, а потом, в обязательном порядке, все приходили в клуб, на общий праздник. Приносили с собой вино и всевозможные кушанья, устраивали общий стол.

Мы были молоды, в нас кипела энергия жизни и остаться в стороне просто не могли. Забрали с собой спящего сына и отправились на праздник. В клубе, на стульях, устроили спальные места для детей, а родители, веселились до самого утра.

Рядом с нашим Димкой спала красивая, как кукла, краснощёкая толстушка, по имени Жанна. Ей тоже было три года. А какое красивое имя! Удэгейцы вообще давали замечательные имена своим ребятишкам: Софья, Полина, Виктория. У Жанки была своя, особая история, которая приклеила к ней прозвище – подпольщица.

А дело было так. Её мать, Дарья, работала в детском саду помощником повара. Может быть не очень помощником, и не очень повара, но как бы там ни было, а доступ к кухне имела. Однажды, в картофельное пюре, она мелко, мелко искрошила лавровый лист, – и красиво, и запах хороший. Правда, ребятишки её не поняли, ни красоту, ни вкус, тем более.

Так вот, однажды Дарья, совершенно случайно, чуть–чуть забеременела. Обнаружила она этот недуг уже тогда, когда принимать какие-то решения было поздно, природа всё решила сама. Дарья старательно скрывала свою оплошность, ведь у неё уже и так росли трое, а замужем ещё ни разу не была.

Как ей это удалось, трудно понять, но факт есть факт, – скрыла, и никто не знал, ни подруги, ни сослуживицы, даже не подозревали, что она собралась рожать. А она, и вправду, однажды, в обеденный перерыв, родила девчонку и, желая избавиться от неё, бросила в подполье, в надежде, что та не «захочет» жить, ушла на работу.

Тут, как на грех, из школы пришли ребятишки, услышали какой-то писк, поискали и обнаружили сестрёнку. Помыли, завернули в тряпицу, оживили.… Как же радостно они сообщили матери, пришедшей с работы, что у них родилась сестра. Так и рассекретили Жанну, да ещё приклеили прозвание – подпольщица, так как родилась она, по мнению и глубокому убеждению детей, в подполе.

…Закончился охотничий сезон, охотники сдавали добытую за зиму пушнину и результаты не радовали. Я же сам ходил по ближайшим лесам и видел, что там есть и сколько, я знал и чувствовал, что добыто значительно больше, но в те времена свирепствовал чёрный рынок, где пушнина сбывалась во много раз дороже.

Пришлось проявить характер, не мог же я допустить, чтобы доверенный мне участок не выполнил план. По тем временам план – дело святое. Лозунг был: «План – закон, перевыполнение – честь». Пришлось побегать по дворам, покланяться охотничкам, и результат не замедлил сказаться. Уже на следующий день приёмный пункт был буквально завален пушниной, участок сделал тройное перевыполнение плана. По мясу тоже отличились, и вообще, как только мы с бухгалтером появлялись на центральной усадьбе, на нас смотрели как на волшебников, – Гвасюги и вдруг…

Бухгалтером у меня в то время работал Кендин Михаил Иннокентьевич – золотой души старик, но излишне выпивающий. Однако дело своё знал наилучшим образом и в работе был верхом порядочности. До этого, в прошлые годы, участок считался бросовым, – дальний и не перспективный:

–Как гиря на ноге во время купания, – говорил директор промхоза, – только и держим ради малых народностей.

А тут вдруг этот самый участок начал давать результаты, да какие результаты, просто не верилось!

…Весенний ледоход – удивительное, захватывающее зрелище. Река темнеет, как будто хмурится, несколько дней, сердится, раздувается и вот уже откуда-то сверху, издалека, доносятся раскаты, – будто гром, но раскаты не прекращаются, а уже сильнее и ближе начинает гудеть, поднимается ветерок и, запутавшись в прибрежных тальниках, посвистывает, кидает в лица зрителей, столпившихся на берегу, мелкую ледяную пыль.

А гул приближается, уже заметно подрагивает земля под ногами и люди начинают нетерпеливо вытягивать шеи в ту сторону, откуда идёт гул, ждут, что сейчас придёт огромный вал, распорет и раскромсает мозглявый пропревший лёд, но гул стихает, прекращает свои шалости ветерок, остаётся лишь затаённая тревога, – будет, всё равно будет!

И действительно, на широком плёсе перед посёлком, происходит шевеление, снова нарастает и приближается тревожный гул. Эти звуки, рокот, будто бы проникают в людей, переминающихся на берегу, наполняют их неудержимым восторгом и трепетом. А лёд на реке начинает шевелиться, вздыматься и снова присаживаться на своё место, как будто там, под этим огромным одеялом просыпается невиданный доселе зверь, просыпается и не может, лишь лениво потягивается в предутренней неге, но уже все знают, что он проснётся, обязательно проснётся. Теперь уже можно услышать и понять природу устрашающего гула, – это треск рвущегося льда. И вот уже сдвинулась самая середина реки, пробороздила десяток метров, прогрохотала и снова замерла огромной, безвольной массой, а гул и треск теперь уже доносятся снизу. Подвинулась река, теперь пойдёт, будет помаленьку размывать и отламывать малые и большие кусочки льда, перенося их с одного места и прилепляя к другому, будет наливаться от этого же льда силой, пока не накопит её столько, чтобы приподнять свой подточенный и разломанный панцирь, и уж волочь его, не останавливаясь более. От этого всепобеждающего движения далеко на берег выталкиваются толстенные, многотонные льдины и потом долго, до зелёной травки, жалобно плачут, истаивают под весенним лучистым солнцем.

В гвасюгинской протоке ледохода не бывает, она спокойно пропревает, протаивает. Весенне-грязный лёд много дней портит местный пейзаж своей неопрятностью, выставляя напоказ скрытые зимой помойки, кучки ядовито-зелёных бутылок, и прочую дрянь, вплоть до дохлых собак. Но всё это, в конце концов, смывается половодьем,– приходит большая вода, – это в верховьях начали обильно таять болота. Эта вода уносит все безобразия, очищает галечные берега и даже сносит переходной расхлябанный мостик, и теперь долго через протоку все будут добираться на лодках да оморочках.