Евгений Кузнецов - Рад Разум

Но мне тогда – внутренне-то, главное, освобождённому – его визит был как раз не кстати.

А он, видно, решил, что я расстроен.

Он – тактичный.

В следующий раз он пришёл уже серьёзный.

Посетовал на несправедливость на систему этих «сокращений».

Потом на что-то рассмеялся!

А я… даже и не понял, о чём он… так как в эту минуту вдруг подумал… что он живёт на пенсию матери…

И при этом – мы смотрели друг на друга!..

…Однажды мы с ним шли по улице – и оказалось, что возле его дома.

Или он этак нарочно?..

Его мать тут прогуливала собачку.

Познакомились.

Разговаривали – хорошо помню – как-то неспешно… как бы во сне…

Она – деликатная.

После это я о нём – стал себе так: он – какой-то навязчиво-тактичный… болезненно-тактичный…

Лишь однажды он спросил меня – и весомо, напористо, дерзко:

–– Куда думаешь-то?

–– Устроюсь куда-нибудь.

В другой раз стал хвалиться мимолётной половой связью…

И был какой-то сосредоточенный…

Ему, разумеется, ничего говорить о себе нельзя.

Раз он зашёл ко мне с фотоаппаратом своим огромным на плече; на другом плече – объектив, что ли, в чехле.

И приступил – не спросив меня! – к фотосъёмке.

Я, впрочем, стал, по его команде, перемещать себя в пространстве квартиры…

Я предложил ему деньги.

Он промолчал.

Сколько?..

Он промолчал…

…Не помню, заходил ли он ко мне ещё хоть раз после этого.

Потом, через какое-то время слышу: удавился!..

Я сразу себе: виноват – я!

«Не помню… заходил ли…» – После чего «этого»?..

Зачем же тогда я ему… предложил!

Ведь он, видя мой покой, мог предположить во мне… какой-то, что ли, идеал…

А я – предложив вместо участия деньги – доказал ему, что… как я сам теперь выражаюсь… мир мал!

И – нет в мире благородства.

Вернее – чистого благородства.

Ещё вернее – болезненно-чистого благородства!..

Ведь он, неудачник по жизни, во всём в жизни гневно и лез на рожон.

…С матерью он, конечно, в очередной раз поругался.

Ведь он – конечно, конечно! – во все свои неудачи мать посвящал.

Она – она родила его одна. Одного. Она – она питала, одевала, растила, учила его одного. Одного. Он – единственный; и это стало нормой для него, для неё. И, как они за всех решили, – вообще. А у него – то это, то это… И – как себе сделать больно больнее?.. И – для кого сделать больнее больного?!..

В ванной. На трубе.

Именно – дома!..

…С ним было неинтересно.

…Подлинный пафос общения – пафос недоумения. – При отслеживании друг друга на этом свете.

Она, мама, со мной никогда – никогда всерьёз ни о чём не говорила.

Только поглядывала пристально.

Лишь бегло небуднично выговаривала уж самое насущное.

В детстве разве и в отрочестве ещё что-то и выражала на моё упрямство и вздор, но всё это в словах, какие и в школе, педагогических.

–– Одевайся!

–– Иди умойся!

–– Садись ешь!

Не знала, не знала, что сказать…

–– Учи уроки!

–– Сиди прямо!

Не знала, что сказать… Иначе бы я этого не чувствовал!

–– Иди гуляй!

–– Иди домой!

–– Вымой руки!

–– Ешь!

–– Ложись спать!

А лишь я в старших классах – не только поглядывала, но уж и вздыхала.

Будто я в чём-то виноват. Ощущение, впрочем, – живое и явное!..

И – чтоб я не забываясь волновался.

Да она не знала – что самой-то себе сказать!

Теперь понятно…

Нет! И всегда, всегда было мне понятно, понятно: не знала, не знала, что себе сказать.

И поэтому – именно поэтому в домашнем воздухе висело всегдашнее виноватящее: мы тебя кормим, одеваем, мы даём тебе пример труда и честности. И поэтому – само собою всё остальное с тобой должно быть. Тем более – ещё и учителя и учебники. Чего тебе ещё?!..

Но опять – в самое детство. Там – откровеннее.

Отслеживание друг друга – уже с тех пор.

Все всегда – за мною: что-то, дескать, у него на уме?..

И лишь тогда открыто и точно мне в глаза:

–– Нарочно капризничает!

Верно! Вот это – верно.

И так бы – всю жизнь, и – каждый каждому.

Да, нарочно.

Да и все-то всегда всё делают нарочно. И что делают? – По сути одно: спровоцировать другого!.. спровоцировать проговориться!.. проговориться о смысле жизни!..

А отрочество – сосредоточенно откровенно.

Я, придя из школы, – бабушке:

–– Человек треть жизни проводит во сне!

Бабушка головой качает… ногти грызёт… и о чём-то нетерпеливо молчит…

А о том, чтобы мои слова вечером передать – маме, маме!

Она – она ни в ком в жизни не нуждалась. – Если о мужчинах. – Ни в муже, ни в сыне.

Уважала – бабушку свою и мать.

Эмансипированная, по-книжному, – урождённая и убеждённая!..

Но вот… грядёт, грядёт событие…

И она – вдруг именно мне:

–– Ты, что ли, меня хоронить-то будешь?

Тому, кто считает её – вечной, вечной!..

Оказывается, у неё… всего-то и заботы…

И в последние свои годы – то-то чуть не плясала, с палкой-то, перед дочкой и перед… своей, конечно, этой… сестрой!..

И даже – гордая-то! – о всех смертных:

–– Обо мне люди плохого не скажут!

…Как грустно!

Середина ноября – а снег то идёт, то тает…

Конечно, снег будет, будет.

Но уже в этом году – не будет первого, первого снега!..

…В том городе… в том, где теперь она сейчас… в холодной бетонной комнате… среди других, на столах, под простынями, холодная… в этом городе у неё была подруга… тоже – была…

Самая, как она говорила, лучшая её подруга на всю жизнь, с молодости.

Почему-то – она.

Встречались редко.

Приезжала всегда та к маме; ну, самое большее – если переночует.

О чём же говорили?

Может, потому эта была лучшая, что я всегда, с детства, ощущал на себе… их одновременные колкие молчаливые взгляды.

Виноватящие-то!..

Их тихий укромный разговор, их эти взоры молчащие сосредоточенные – выражали по сути одно: вот я, вот ты, вот мы с тобой живые… вот он, мой сын, твой сын… вот мы всё на этом свете… Так ли переходим эту жизнь, которая – жизнь?.. Так ли – он?..

…Так что с датой своего дня рождения – нарочно меня не поправляла.

Чтоб уж – все были виноваты!

А я, дескать, – вот сколь несчастна.

Она не знала, не знала… что такое жизнь.

–– Говорят, когда будешь умирать, перед тобой в один миг предстанет вся твоя жизнь.

Если можно угадать, определить будущее, то будущее существует уже и сейчас – и значит, оно руководит настоящим!

Сегодня вдруг вспомнился тот миг… тогда мне было около сорока… когда я однажды ни с того, ни с сего почувствовал, будто я… умер!

Я тогда, помню, ходил сам не свой… не веря этому своему чувству… и попросту ждал, ждал, когда это состояние неуюта иссякнет…

Слышал, раз или два, признания: так, мол, бывает именно в этом возрасте, именно в эти годы.