Эльвира Абдулова - Родные узы

Бабушка утверждала, что свеча показала причину Толикиного заикания: его напугала собака, но родные не очень-то этому поверили. Однако ее травы, тихая молитва, добрая и благостная улыбка, руки в старческой гречке мальчика успокоили. Он стал заикаться меньше, но окончательно от недомогания так и не избавился. Потом его возили к травнице еще несколько раз, до тех пор, пока она не ушла из жизни, бросив своих подопечных. Ее дочка, которой был передан секрет мастерства, Толикиным родителям не понравилась сразу. В ней ощущалось одно единственное желание: поставить все на поток, заработать и обогатиться. Поток людей, однако, не иссяк. Наоборот, их стало даже больше, за визит установилась определенная плата. Не было больше теплых морщинистых рук, тихой улыбки, певучих молитв. Травница так тихо нашептывала и водила руками над головой мальчика, что он готов был уснуть сидя, рухнуть на старенький просевший диванчик, пахнущий воском, травами и ягодами. Толик расстроился, и больше они в деревушку ездить не стали. Кто-то из родных заметил, что Толику становилось лучше, потому что там он ощущал спокойствие и тепло, коих был лишен в родном доме. Может быть, именно так и было, но когда Эммочка родилась, дяде Толе было уже около двадцати пяти. Он все еще заикался, но научился справляться с недугом по-своему, они как-то примирились, научились договариваться. С Эммой он эту тему не обсуждал, она сама из-за природной деликатности не вспоминала тоже, но однажды он рассказал об эпизоде из детства:

– Я же заика и прекрасно об этом помню. Но как только забуду, речь течет плавно, без остановок. Так, я рассказал как-то стихотворение на уроке литературы классе в шестом новой учительнице. Она так впечатлилась, что решила остановиться на моей кандидатуре и отправить меня на конкурс чтецов. Хорошо, что вмешались родители: они-то знали, что заика – ненадежный кандидат на участие в конкурсе. Помню, как учительница изумилась, выслушав маму: «Как заикается? Он ни разу не остановился!». Вот такие творились со мной чудеса!

Родители сына берегли, чувствовали свою вину, в собаку мало кто верил, даже они сами. Хотя лающая, срывающаяся на ярость собака очень напоминала их ссоры, горячие, шумные, безумные… Мальчику купили гитару – кто-то из врачей посоветовал петь. Так, медленно и певуче, он учился говорить. Если не волновался, все у него неплохо получалось. Можно было подумать, что человек просто не торопится высказать дурную мысль, работает над собой, тщательно подбирает слова. Потом в его жизнь пришла живопись, а как именно, он сказать бы не смог сам. В детстве он говорил, что ищет истину. «Что это такое, Толя?» – спрашивали встревоженные родные. Он ответить не мог, потому что не знал сам. Она ему представлялась маленькой крошечной песчинкой, скрытой от всех. Он искал вместе с ней и самого себя.

Родители, взяв себя в руки, снизили градус напряжения, посмотрели внимательно на сына и отвели его в музыкальную школу. Там ему не понравилось. Петь на уроках сольфеджио он отказывался, хор обходил стороной, стыдясь чужих взглядов. В конце концов, научившись играть на гитаре, он прервал обучение и сосредоточился только на рисунке. Эмме рассказывали, что художественная школа дяде Толе нравилась гораздо больше. Рисовать нужно было молча, а историю искусств слушать с открытым ртом. В этом смысле он был идеальным учеником. В живописи он и нашел, наверное, свою истину, свой островок тишины и безмятежности.

Дядя Толя никогда не сидел без работы: оформлял Дом культуры, имел частные заказы, писал афиши. В своем цеху его очень ценили. Эммочка, к огромной радости родителей, любила у него бывать, но лет в тридцать или сорок он наконец женился и переехал в соседний город с молодой женой. Встречи стали редкими, но не менее яркими и запоминающимися. Жена смотрела на красивого черноглазого мужа с умилением. Ей, как и Эмме, творческие люди представлялись существами необыкновенными, поцелованными Богом. Стал бы он писать, если бы не его недуг, заставивший меньше говорить и больше думать? Ушел бы он в творчество, если бы не таинственное событие в шестилетнем возрасте, изменившее всю его жизнь? Нашел ли взрослый Толик свою истину, о которой так беспокоился в детстве – знать никто не мог, но Эмма его очень любила.

Запах краски, стоящие одна за другой афиши, смотрящие в стенку рисунки, картины, а на них – божественная красота природы, островки и острова, взметающие в небо деревья, уходящее за горизонт море в его сверкающей синеве, голубизне, лазури и бирюзе. Все как на ладони: и купола старых деревянных церквей, и новогоднее снежное утро, и крыши домов каких-то неизвестных ей городов. «Ты там был?» – спрашивала маленькая Эмма. Где-то был, о чем-то рисую по памяти, а что-то живет в моем воображении. Ну как же так можно? Как можно придумать то, чего нет на самом деле? Этого Эммочка понять не могла. Для нее самой уроки рисования и русского языка были поистине мучительными, в особенности, если требовалось написать сочинение.

С картиной, репродукцией из учебника, она еще кое-как справлялась, а вот так называемые свободные темы сбивали ее с ног. Дайте схему, структуру, строгий план – и я переверну мир, напишу и напридумываю вам все, что хотите. Но делать это самой – увольте! Особенные страдания вызывал рассказ от лица одного из героев картины. Знаменитая «Опять двойка» могла еще дать почву для размышлений, а вот как быть с девочкой, делающей зарядку перед открытым окном или уставшими женщинами с полными лукошками ягод?!? Что такого увлекательного, скажите, там происходит? Какой рассказ и какие описания тут можно придумать?!?

Дядя Толя всегда над этим смеялся. У нее, у Эммы, было под рукой несколько знакомых всем цветов. Тот самый «каждый охотник желает знать, где сидит фазан», и никаких оттенков зеленого, красного, синего она больше придумать не могла. Учительница требовала, чтобы трава была окрашена в изумрудный, салатовый, ярко-зеленый или приглушенный оттенок в зависимости от того, как освещает поляну солнце и густой лес. Она каким-то образом знала, что повсюду слышится пение птиц, стрекот кузнечиков и шуршание муравьев, полянка утопает в густой сочной зелени и прячет героинь от солнечного света; сами женщины вышли по грибы ранним утром, ушли далеко от родной деревни, а зимой они будут пить чай, лакомиться малиновым вареньем и вспоминать теплые летние деньки. Ничего из этого Эмма не видела. В зеленой траве сидели мама и дочка, их платки были красными и синими, крынка с молоком – коричневая, платья – белые – и все. А что можно было рассказать о букете сирени на столе или о зимнем сельском пейзаже без всякого сюжета или движения?!?

Она, конечно, неслась за помощью к дяде Толику. Заходила в тесную комнатушку, вытянутую, как пенал, с большим окном, бросала потрепанный портфельчик и смотрела, как он работает. Щебетала о своих школьных новостях, посвящала в интересные истории, любовалась черными волнистыми волосами дяди Толи и вдыхала этот чудный, ни на что не похожий запах свежей краски, холстов, растворителей. Потом он помогал ей с рисунками, а она, сидя рядом, приговаривала: «Ты только плохо рисуй, а то учительница не поверит!». Он смеялся и потом, после смеха, запинался, мешкался, пока все не приходило в порядок, пока равновесие не было наконец восстановлено.