Эльвира Абдулова - Родные узы

Однажды она все-таки осталась довольна своим рисунком – наверное, это было в первый и в последний раз. Воображение ее обычно подводило, и она прибегала к подсказкам: перерисовывала найденные картинки и выдавала за свои. Многие из ее коллег и знакомых в сегодняшней жизни во время долгих и мучительных телефонных разговоров или затянувшихся собраний что-то выводили в блокнотах, на салфетках и самых неподходящих листках, впоследствии оказывавшихся важными отчетами и ведомостями. У них получались какие-то узоры, косички, готические буквы, гоночные машины, наброски платьев или диковинные цветы. Эмма смотрела на эти скетчи с завистью: ну надо же! Ничего подобного у нее никогда не получалось. Ни сознательно, ни бессознательно это вывести она не могла.

Когда детям необходима была помощь в детском саду или на уроках рисования, она отправляла их к мужу. Он помогал безропотно и, казалось, даже испытывал радость за то, что в этом деле превосходил свою супругу. В семье она была мастером по домашним делам, проверкам домашних заданий детей и специалистом по налаживанию связей с общественностью – так у них это называлось. Общение с педагогами, врачами и бюрократами как-то по умолчанию было возложено на нее. Он отвечал за разного рода поломки в доме и в гараже, за серьезные покупки и вот еще – за всякие поделки и рисунки. Она называла его «очумелыми ручками» – он радовался, когда жена его хвалила, и считал, что она это делает крайне редко и недостаточно.

В детстве ей нравилось присматриваться к другим и иногда примерять на себя чьи-то увлечения, примеривать модель поведения, повторять жесты и даже картавить. Одна девочка, которая ей очень нравилась в школьные годы, впоследствии они даже стали друзьями, очень красиво и элегантно не выговаривала букву «р». Так как девочка ей была симпатична, Эмма стала потихоньку перенимать ее характерные черты – заигралась она ненадолго, так как пропавшую букву очень скоро вернула на место строгая мама.

Рисовать она не могла, но очень хотела, потому искренне выводила каракули, силуэты людей, домов и деревьев – так, как это делали успешные в этом непростом деле одноклассники. У одного мальчика даже был альбом, с которым он никогда не расставался. Там он рисовал самым обычным простым карандашом удивительные вещи: фигуры спортсменов. Они выглядели так реально, так правдоподобно, что ей казалось, что это срисовано с фотографии. Баскетболист высоко подпрыгивал и застывал в своем кратком полете между небом и землей, держа одной рукой мяч и почти касаясь баскетбольного кольца. Мышцы его были напряжены, носок на одной ноге спущен, волосы взметнулись вверх, под ногами горела земля. Эмма смотрела с восторгом – как можно так достоверно изобразить человека, не срисовывая с картинки?

На другом рисунке кружилась на одной ноге фигуристка. Потом она узнала, что это называется вращение. Одна нога была согнута в колене, другая располагалась параллельно белому сверкающему льду, тонкий конек резал ледяную поверхность и образовывал загадочные узоры, а девушка обнажала в движении стройное бедро, короткая юбочка поднялась и причудливо загнулась. Этот рисунок вызвал настоящий восторг, других Эмма не запомнила, этого ей было достаточно, чтобы убедиться в своей ущербности и осознать свою никчемность.

Так вот, примеряя на себя жизнь других, она, вероятно, тоже искала себя, свою истину, как и дядя Толя. Обнаружив, что это ей чуждо, она отталкивала и жадно искала следующее. В тот период восхищения чужими талантами она тоже что-то рисовала в своих девичьих блокнотах. Положа руку на сердце, можно сказать, что она ничуть не продвинулась, не обрела мастерства, и до сих пор носит с собой те же наброски, что и в школьные годы. Опытные и даже начинающие психологи легко поймут, почему же она выбрала именно эти образы и сюжеты.

На бедной щуплой траве, стоящей острыми гвоздями, по которым ходят йоги, в самом центре рисунка располагался дом. Бедный, одинокий такой домишко с окном, укрытым в веселые яркие занавесочки, с трубой, кособокой и накренившейся на правую сторону треугольной крыши. Из трубы всегда поднимался дым ровным кудрявым столбцом. Это давало надежду, что дом все же обитаем, там есть люди, печка и съестное. К дому прилегал правильный ровный забор – Эмма его чертила линейкой, чтобы был безупречным. Он шел до самого конца рисунка, в одну и в другую сторону. Ну что ж тут удивительного? В доме жило счастье, а забор от конца и до края надежно защищал его от посягательств со стороны. Это, конечно, далеко не все. Картину делали законченной еще несколько важных штрихов. Рядом с домом росло густое раскидистое дерево. Вот здесь нужно сделать остановку для внесения некоторых объяснений. Если дом за сорок лет Эмминой жизни почти не менялся в своем состоянии, ну разве что окон становилось больше или столб дыма уходил в другую сторону, то дерево претерпевало существенные изменения. Метаморфозы все же были. В соответствии с сезоном или желанием художницы оно обрастало густой зеленой листвой, желто-красной кроной, обнажалось и на глазах расставалось с последними, самыми упорными, цепляющимися за жизнь листочками. Зимой, когда вместо убогой травы появлялось белое снежное покрывало, лиственное деревце с рисунка напрочь исчезало и вместо него, словно по мановению волшебной палочки, появлялась зеленая ель. О, ее рисовать было истинным наслаждением! Три треугольника разной величины громоздились друг на друга и находили себе опору в виде коричневого пенечка – не садись на пенек, не ешь пирожок! Таким образом, Эммочкин рисунок был в своем роде уникальным и охватывал все времена года с небольшими изменениями в декорации.

Итак, было, конечно, еще несколько мелких деталей, делавших рисунок обитаемым и счастливым. Иногда под забором появлялся старый белый гриб, будто из советских мультипликационных фильмов, а также цветик-семицветик, невиданный в природе цветок, или скромная ромашка. С такими дополнениями Эмма справлялась легко: гриб – это полуокружность на пеньке, цветок – всего лишь острые перышки с желтой сердцевиной. Все очень ясно и просто. Главным дополнением все же являлось ослепительное желтое солнце – оно не покидало небосклон ни в какое время года. Совершенный круг с золотыми лучами и плывущие неподалеку облака. Они, кстати говоря, никогда солнышко не заслоняли, паслись неподалеку, рядом с запятыми, символизирующими птиц, летающих в далекой голубизне неба. Приближать их и сажать на забор было никак нельзя, с таким близким контактом Эмма бы не справилась, потому она оставляла их в их естественной среде, на воле.

Вот таким был ее вечный рисунок, ее модель счастья, ее желание обрести свой дом. Удивительно, что эту мечту, сама об этом не зная, она пронесла через всю жизнь. Раньше думала, что удобнее жить в квартире – сейчас размышляла о доме. Раскидистое дерево, цветы с грибами и птицы над крышей дома, конечно же, прилагались. В ее мечтах рядом с домом выносилось соломенное кресло, покрытое пушистым пледом, но на рисунке этого видно не было. Муж над ее рисунками злобно посмеивался: за эти годы сюжет не изменился. Хорошо, что Эмма запретила себе рисовать принцесс с палками-руками, в треугольных платьях, с буклями на голове и в остроконечных коронах. Насмешек бы не удалось избежать. Ее дети давно и успешно рисуют намного лучше, она сама берет в руки карандаш, если только о чем-то задумается или вынуждена будет слушать чье-то бессмысленное выступление на собрании.