Эльвира Абдулова - Родные узы

– Винсент часто рассказывал, что видит их двоих, бредущих по берегу моря в виде человека и собаки. Взъерошенный пес – это его характер, жизнь животного – это его жизнь. Человек – это определенное положение в обществе, это фирма и достаток, участь собаки – голод и нищета. Человеком был его брат Тео, роль собаки художник добровольно выбрал сам… Конечно, я не хочу сказать, что у нас было именно так, но Маринка даже специальность выбрала крепкую, надежную, основательную. Она стала врачом, а я вот долго искала свою нишу, пока не нашла. Сейчас у меня уже все хорошо. Я переехала в Москву, у меня есть работа, небольшая мастерская, я выставляюсь, мои картины покупают. Это не всемирная слава, но и я не Ван Гог. Хотя пример, наверное, неудачный. В некотором смысле я его лучше. Он за всю жизнь продал только одну картину и никогда не мог обеспечить себя… – она улыбнулась, довольная собой.

Когда мы расставались с сестрой в студенческие годы, я уже научилась жить без нее. Сумасшедшая творческая среда, в которую я попала, затянула меня сразу. И все же иногда мои картины были безумными – так я выражала свою тоску. Две женские фигуры можно было увидеть в самых разных обстоятельствах: они смотрели друг на друга через окно, видели себя в зеркале, в речной глади, во сне, в уходящей волне, за туманным горизонтом. Потом мой рисунок становился лучше, крепче, хотя та тема меня не отпускала, нежность и мистичность сохранялись. Я часто спрашивала себя: чем я заслужила такую сестру?

Эмма думала, что это очень похоже на безумие и одержимость, но говорить ничего не стала. У нее же нет сестры, она не творческий человек, и откуда ей знать доподлинно, какие страсти бушуют в голове ее собеседницы и что является нормой, а что – недопустимым отклонением?.. Вслух она ничего не сказала, но Ирина, похоже, все поняла.

– Конечно, если хочешь, можешь назвать это безумием, хотя всему можно найти рациональное объяснение. Мы с Мариной всегда являлись единым целым, часть ее души осталась во мне. Когда на меня находит тоска, я рисую нас двоих. Таких рисунков у меня накопилось множество.

Вино уже закончилось, время перевалило за полночь. Воодушевленная Ирина сейчас выглядела уставшей и измученной болезненными воспоминаниями. Эмма чувствовала себя отчасти виноватой: из-за нее Ирина вспоминала то, что причиняло ей боль. Ей назначено было быть художником – и это ясно, как Божий день. Больше к сказанному добавить было нечего.

Эмма думала, что дружить с ней было бы тяжко. Ничего, кроме собственных переживаний, ее не беспокоило. Ирине хотелось высказаться, очиститься – Эмма идеально для этого подходила на правах слушательницы. Временной слушательницы. Дружить с ней в обычной жизни не получилось бы: Ирину мало заботило чужое время и состояние. Немного жаль, она чем-то напомнила Эмме дядю Толю, но при большом сходстве они все же были совершенно разными людьми.

Следующий день принес еще несколько интересных воспоминаний о детстве Ирины, и Эмма, сама того не желая, погружалась в историю чужой жизни все глубже и глубже. Ирина извлекала эпизоды из детства и юности так, как достают безделушки из старой ценной для тебя коробочки, хранящейся под кроватью. Вот мелкий отполированный морем камешек, рыжий, в шоколадную крошку. Вот билет на концерт любимой группы, доставшийся совершенно случайно. Нечаянная радость, подарок судьбы. Вот маленькая игрушка – брелок, подаренный парнем в десятом классе. Все вместе это мало что значило для человека постороннего, непосвященного, но для нее представляло большую важность. Она извлекала эти воспоминания, рассматривала со всех сторон и бережно укладывала обратно, и никто, кроме нее, точно знать не мог, так ли все было на самом деле или ей всего лишь это казалось.

Засыпая в детском саду, Ирина видела всегда один и тот же пейзаж: поднимающуюся до самого неба гору. Летом она была покрыта густой зеленой растительностью, зимой – серыми и невыразительными ветками. Дорожек, конечно, снизу видно не было, и маленький ребенок считал, что идти придется с огромной палкой в руке, размахивать ею со стороны в сторону и расчищать себе дорогу. Совсем так же, как это делал принц, пробираясь в замок к спящей красавице. Она же, эта таинственная гора, являлась ей в самых неприятных снах. Они находились в тесной зависимости от терзавших ее в детстве страхов. Когда самым большим злом представлялись отрицательные персонажи сказок, с горы спускались огромные говорящие деревья. Они наступали на город и хотели проникнуть в мирно спящий детский сад. В средней школе гора становилась вместилищем совершенно иного зла: там обитали злобные пираты, невиданные землянам инопланетяне или вполне себе реальные фашисты. И все равно таинственная, огромная, неизведанная мохнатая гора звала ее к себе, притягивала и приглашала.

Ира смотрела в окно и думала, что когда-нибудь обязательно туда поднимется. До самой вершины, до самого неба. Посмотрит оттуда на их городок, отыщет родительский дом, детский сад и удивится, какими маленькими ей покажутся высокие девятиэтажные дома. От взрослых она знала, что путь наверх неблизок, но и не так уж тяжел. Родителям никогда это не казалось интересным, а они с сестрой мечтали, что обязательно сделают это когда-нибудь вместе.

Лет в восемь или в девять, воспользовавшись тем, что родители оставили их одних на долгий день, девчонки, прихватив нехитрые припасы, двинулись в путь самостоятельно. Маринка, как самая разумная и основательная, настояла на двух бутылках воды, она же взяла десяток сушек, конфеты и четыре яблока. На день должно было хватить. Кто-то из взрослых однажды говорил, что обязательно нужно брать с собой теплые вещи, и они, конечно, взяли тонкие курточки и крепко закрыли за собой дверь. Их сосед, седовласый старичок, больше всего на свете любивший читать газеты, как назло попался навстречу, и не у дома, где можно было не объяснять, куда они с Маринкой направляются, а у самой горы, у дорожки, что вела к темной непролазной пещере. Старик удивился тому, где их встретил, а Ирина очень быстро нашла подходящий ответ: идем собирать листья и цветы для гербария. Вот здесь, недалеко, остановимся, соберем с разных деревьев по листку и вернемся домой. Он предостерег их от пещеры: это была узкая расщелина в скале. Дальше, поговаривали, она расширялась, но часть пути нужно преодолеть ползком.

Девочки, конечно, решили туда не соваться, но по мере приближения, интерес одержал верх над рассудком. Несло главным образом Иринку, во всем новом ей виделся увлекательный процесс познания. Дух авантюризма терзал ее с детства. Маринка уговаривала сестру бросить эту затею: только заглянуть – и идти туда, куда они собирались, вверх, по протоптанной дорожке. Ира заглянула – обдало холодом, темнота ничуть не испугала, и она продвинулась дальше, еще немного, еще совсем чуть-чуть. Расщелина была такой узкой, что даже им приходилось передвигаться ползком, что уж тут говорить о взрослых!.. В какой-то момент, оглянувшись назад, Ира увидела позади кругляшок света, а впереди абсолютную бесконечную темень. Маринка дергала ее за ногу и требовала вернуться. Прохлада и чернота напомнили им метро, они там однажды были с родителями, когда навещали родных в большом далеком городе. Из рассказов взрослых они знали, что дальше должны быть просторные расширяющиеся коридоры, но у них не было с собой ни спичек, ни фонарика, и потому пришлось, конечно, вернуться назад.