Нонна Беспалова - В той стране

В августе они всей компанией отправились в первый настоящий поход. Прошли пятидневный маршрут по сопкам за Мончегорском.

« Помню, как мы над грудой рюкзаков ждали грузовик. Было раннее утро. Ни людей, ни машин. На горбатом лугу с низкой травой стояли двухэтажные деревянные дома с двумя рядами окон, выкрашенные тёмно-коричневой краской, простые, как детский рисунок. Между домами ходили, пощипывая траву, лошади. Белая, вороная и гнедая. И сопки на горизонте. Так странно и так красиво. Как кадр из фильма Тарковского. Идти вверх-вниз с рюкзаком через сопки было тяжело, но я выдержала. Привезла домой сброшенные оленьи рога. Мама их приспособила в прихожей как вешалку».

Конечно, походных компаний было много, осбенно среди студентов. Походы, простой и дешёвый способ добраться до любых, самых глухих, самых интересных и загадочных мест, были для них всем: бегством от родителей и их ограничений, испытанием стойкости для нежных городских детей, альтернативой пошлому «организованному» отдыху, приобщением к «романтике», растиражированной в стихах, песнях и романах для молодёжи. И все пели у костра. Может быть, пели те же самые песни.

Но для нашей компании главным в походах было другое. В походе мы оставались среди «своих», вне «системы», далеко от зоркого глаза и чутких ушей зловещей Софьи Власьевны, Советской власти. Можно было о чём угодно говорить, над чем угодно шутить, рассказывать любые анекдоты, петь любые песни и не оглядываться через плечо: не стоит ли у тебя за спиной кто-нибудь с большим ухом. У нас и романы крутились исключительно среди «своих», а как иначе? Излишняя откровенность с «чужими» могла плохо кончиться для нас для всех. Да и неинтересно было нам с «чужими».

«Все пели у костра, это правда, но далеко не все читали наизусть Гумилёва. „Это было, это было в те года, от которых не осталось и следа. Это было, это было в той стране, о которой не загрезишь и во сне…“ Действительно, не загрезишь. Забавно теперь это звучит».

Домой Надя приезжала только переночевать. Всё своё свободное время она проводила у Дениса, с его милой бабушкой и вечно усталой мамой. Денис был центром этой семьи. Его обожали, им восхищались, над ним добродушно посмеивались, ради него терпели толпу друзей и подруг и телефонные звонки в любое время суток.

Надина мама нервничала. Она требовала прекратить это болтание неизвестно где и неизвестно с кем, хотя прекрасно знала, где Надя бывает. Надя послушно пару дней тосковала дома. На третий день обычно раздавался звонок, и голос Дениса в трубке произносил:

– Маргарита, вылетай!

Надино сердце прыгало от радости.

– Милый, милый Азазелло…!

Денис продолжал:

– Для начала полетай над городом…

И Надя, что бы ей ни говорили вслед родители, поспешно «вылетала».

Денис всегда знал, что интересного происходит в Москве, что имеет смысл увидеть или услышать. По клубам время от времени шли фильмы, не пошедшие в широкий прокат, часто что-то можно было посмотреть в «Повторном» и в «Иллюзионе». Они дежурили в ночных очередях за билетами в театр «На Таганке». За ночное стояние давали четыре билета, два тут же в очереди можно было поменять на другой спектакль, и им удалось посмотреть почти все постановки Любимова, начиная с «Антимиров» и «Десяти дней…". Они видели «Товарищ, верь…» с Филатовым, «Пугачёва» и «Гамлета» с Высоцким. Меньше удалось посмотреть в «Современнике», но они туда не очень-то и рвались. «Современник» был умеренней, традиционней. Им больше нравилась «Таганка». Если вечер был пустой, то делали попытку стрельнуть лишний билетик поблизости, в Вахтанговский, или просто гуляли по городу. В плохую погоду сидели у Дениса дома. Ближе к вечеру обычно заходил кто-нибудь из компании. Тут же завязывался общий разговор, чаще спор, спорили до хрипоты. «Ещё одна заслуга Дениса. В разговорах с ним я научилась спокойно высказывать своё мнение, перестала робеть и замыкаться». У Дениса всегда находилось что-нибудь новое, перепечатанное: стихи Губанова, ранний Бродский, «Хроники» на папиросной бумаге. Надя не спрашивала, откуда он всё это берёт. Скорее всего «самиздат» и «тамиздат» приносили мама Дениса и её брат, дядя Лёва. «Без них мы бы не стали тем, что мы есть».

«Да, вот ещё что! Как можно было забыть!» Надя вместе с Денисом побывала «на горке». Так называли Центральную Московскую Синагогу на улице Архипова. Вопрос национальности никак Надю не задевал и не волновал. В семье эту тему не обсуждали. Только один раз приятель отца спросил её, кем она себя считает русской или еврейкой и Надя не дала ответа, отшутилась, не желая конфликта между отцом и матерью. Кажется, она тогда процитировала Римму Казакову.

– «Мы дети торжествующей любви, интернационал у нас в крови».

Приятель отца желчно рассмеялся.

– Спасибо, Надя, за твой честный прямой ответ.

Надя знала об антисемитизме и из рассказов друзей, и из разговоров отца, и из литературы, естественно. Об отношении к евреям всё можно было понять из анекдотов, которые папа часто рассказывал или из нечастых семейных разговоров. Когда папу взяли на работу в «номерной» институт, он был удивлён.

– Ну вот, а говорили евреев в такие места не берут.

У Нади в паспорте стояло имя Надежда Осиповна Белопольская, национальность – русская, и это ей, выросшей у русской бабушки, казалось естественным, никак её не смущало. Хотя анекдот о том, что бьют не по паспорту, а по морде, она от папы слышала и прекрасно понимала, о чём идёт речь. Антисемитизм не коснулся Нади. Вероятно, не только благодаря её «чистому» паспорту, но и благодаря её счастливой внешности, по которой невозможно было определить её национальность. Во многих странах Надю принимали за «свою».

Надя знала, что папины родители и родственники погибли на Украине во время оккупации. Папа не любил об этом говорить и никогда не ездил на место их гибели. Надя в сборнике «День поэзии», который ей дал почитать Денис, наткнулась на стихи Наума Коржавина «Мир еврейских местечек, ничего не осталось от них…» Она легко запоминала стихи и дома прочла это стихотворение папе. Надя увидела, что он плачет. Папа, не глядя на неё, поднялся c дивана и вышел из комнаты, так и не сказав ни слова. Папа молчал, а Надя не решалась спрашивать. О своём отчислении из военной академии в 49-ом году папа тоже никогда не рассказывал. Надя узнала об этом от бабушки.

Осенью они с Денисом пошли на «симхастойру» к Центральной Синагоге. Там встретились с Марком, Сашкой и Борей. «На горке» было многолюдно и весело, молодые люди танцевали в кругу под задорную музыку и Надя, полная сочувствия и солидарности, вместе со всеми кричала: «В следующем году – в Иерусалиме!», не слишком задумываясь над смыслом этих слов. « Кто же мне тогда подарил пластинку сестёр Берри? Я совершенно в них влюбилась, могла слушать бесконечно. Отец почему-то забеспокоился, настойчиво спрашивал, откуда взялась эта пластинка. Хорошо, что и маме тоже нравились Сёстры Берри, а то бы скандала не миновать ».