Александр Вендеров - Возвращение

В Сулидах сто дворов. Из них зимуют от силы в половине. Есть и дачи. Люди приезжают большей частью из Смоленска и из Орши, но есть дачники и из Витебска, и из Минска, и из Москвы. Теперь, верно, не приедут те, кто живёт в Беларуси: восемнадцатого марта Россия перекрыла границу. Как правило, дачи – это родительские дома тех, кто родился здесь и вырос, а сейчас приезжает на лето или в отпуск. А есть и совсем брошенные дома. Жили когда-то в такой хате старики, после умерли. А наследники не смогли между собой договориться, продавать ли жильё, а если продавать, то за сколько и кому какая доля достанется. Или вот хата бабы Оли Зверевой. Хозяйка прожила больше девяноста лет и умерла в 2004 году. На следующий год дочери продали дом каким-то иностранцам, те прописались и с тех пор сюда не приезжали. Стоит домик и без окон, и без дверей, правда, внутри, как скоро узнает Алеся, много дров осталось. А сейчас Алеся, проходя мимо дома бабушки Оли, вспомнила, как хозяйка сидела здесь на завалинке с подругами. Те были моложе бабы Оли лет на пятнадцать – двадцать, но баба Валя и баба Саша умерли, об этом бабушка говорила. А баба Катя… Ей, должно быть, под девяносто. Жива ли она? Надо у Егора спросить. Или у кого ещё, если кто-то из односельчан встретится.

Холодно, неуютно на улице. Людей на дороге совсем нет. В детстве Алеся обязательно увидела бы, как кто-то идёт по улице даже при такой погоде. Да и вчера обратила внимание, что мимо прошли только три или четыре человека. Это за весь тёплый субботний вечер, притом во время школьных каникул. Значит, правда, что деревня вымирает. И людей, что уезжают, можно понять. Перспектив тут немного: скорее всего, тем, кто останется, предстоят годы тяжёлой работы за копейки, а после грошовая пенсия. Да Алеся и сама уехала! А вот интересно, если бы в деревне были возможности для самореализации, осталась бы она здесь жить? Алеся вспомнила деревню во Франции, в Нормандии, где побывала пятнадцать лет назад. Эх, если бы родные Сулиды были такими в смысле качества жизни и развития человека как специалиста в своей профессии, то можно и остаться.

Алеся шла по главной улице на юг, к выезду из деревни в сторону райцентра Красного. Одна из крайних хат – дом Ватутиных. Алеся помнила этих стариков. Дед Миша ездил на тракторе-погрузчике, баба Нина работала дояркой в совхозе. В совхозе почти все тут в советское время работали. За Сулидами, как ехать в соседнюю деревню Рамешки, до сих пор стоит полуразрушенная ферма. Там был скотный двор, где выращивали молодняк крупного рогатого скота. Когда тёлок осеменяли, их отправляли на молочную ферму в Новосёлки. Сюда же из Новосёлок завозили маленьких тёлочек, когда их отнимали от матери. Большая и новая была ферма. На самом крупном её здании – кормоцехе – белым кирпичом по красному было выложено число 1985. Стало быть, построили кормоцех в этом году. А через десять лет скотный двор закрылся. И тут же его стали растаскивать. А почему так? Алеся подумала и решила, что от бедности. Не пойдёт человек, у которого всё есть для хорошей, достойной жизни, воровать шифер, кирпичи или стекловату с крыши.

Вот и дом Ватутиных стоит разорённый. Видать, не продали его дети бабы Нины и деда Миши вовремя, а сами жить здесь не захотели. Да и продать-то за хорошую цену не так просто: недвижимость в этом медвежьем углу стоит дёшево. Алеся подошла к дому. Забора давно не было, даже прясла утащили. Ну кому понадобились старые прясла и штакетник? Может, ребята костры жгли… На террасе двери тоже не было. А что, если зайти? Алеся ощутила юношеский азарт, с каким, бывало, с подругами и друзьями лазили по огородам. Вспомнилось, как в девяносто седьмом у дяди Гриши целую грядку морковки утащили, а потом помыли её на колонке и ели у костра за клубом.

Алеся вошла в сени и осторожно ступала по полу, предварительно ощупывая ногой подгнившие уже доски. Дверь в комнату открыта, а пол за дверью разобран. Русскую печку не тронули, и она выглядела ещё довольно крепкой. Справа от двери тянулась одна половая доска, по которой в принципе можно было проскочить в большую комнату, но уж очень ненадёжной эта половица выглядела. «Не пойду», – решила Алеся. «Не хватало ещё ногу сломать в этой заброшенной хате»!

Вернувшись в сени, Алеся обнаружила лаз на чердак с крепкой лестницей. На чердаке, куда она, конечно же, влезла, не оказалось ничего интересного, зато в самих сенях обнаружился сундук, до половины наполненный пустыми бутылками. Почему не успели сдать? Умерли или раньше того в магазине стеклотару принимать перестали? Когда бутылки принимали и платили за них хотя и маленькие, но деньги, осколки стекла не валялись: у людей была причина обращаться с такой посудой бережно.

Вышла Алеся от Ватутиных с грустным чувством. Вся жизнь этих хотя и чужих, но знакомых людей здесь прошла, а что от неё осталось? Однако мы живы! И теперь нужно дойти до магазина. Еда дома есть ещё из Петербурга, а вот сигарет мало, надо запасы пополнить. Да и посмотреть, кто торгует! Сколько Алеся себя помнила, продавщицей была тётя Даша, но это было много лет назад. А теперь, возможно, и не она работает в магазине.

И действительно, за прилавком Алеся увидела незнакомую женщину лет пятидесяти пяти на вид. Продавщица представилась Евдокией («можно просто Дуся») и долго расспрашивала Алесю, кто она и откуда. Впрочем, и о себе рассказывала охотно. Она младшая сестра Анастасии Лаптевой, в прошлом году приехала в Сулиды из Дагестана на постоянное место жительства. Муж её Шихмирза Шихмирзаев по происхождению аварец, они сменили много мест жительства. Жили и в Пензенской области, где Дуся родилась, и в Астрахани, а в последние годы в селе рядом с Махачкалой. Теперь рассчитывают осесть тут. Шихмирза плохо видит, надо менять хрусталики.

– Дуся, скажи, пожалуйста, баба Катя Никитина жива ещё?

– Да, жива! И даже сама в магазин приходит. Видела, ей внучка с мужем новый дом построили?

– Обратила внимание. Старый, получается, снесли. А сколько же бабе Кате лет?

– Девяносто перед новым годом исполнилось. Алеся, а тебе сколько?

– Тридцать шесть мне. Родилась четырнадцатого декабря 1983 года.

– Значит, я старше тебя на десять лет и один день. У меня тринадцатого декабря день рождения, я с семьдесят третьего года.

– Серьёзно? – удивилась Алеся. – Я думала, что разница в возрасте несколько больше.

– Неужели я так старо выгляжу? – с некоторой обидой в голосе спросила Евдокия.

– Старше своих лет, – дипломатично отвечала Алеся. Она никогда и никому не льстила, однако указать, что старше своих лет годков на десять, было бы лишним.

Дуся вспомнила, как приезжала к сестре в восьмидесятые и девяностые годы и видела тогда маленькую Алесю. Последней это было удивительно: никак не могла вспомнить собеседницу. За час разговора Алеся узнала много нового о жителях Сулид. Кто на ком женился, кто развёлся, кто изменяет, кто прижил ребёнка на стороне, а кто бухает по-чёрному. И у Алеси возникло даже не представление, а твёрдое знание, что с Дусей надо держать ухо востро. Ведь такого рода люди – это сплетники, и даже, бывает, не по злобе, а потому что человек не может поступать иначе. Им скучно, хочется почесать язык, а к недостающей информации додумывают удобное им продолжение. Не успеешь повернуться, как ославят на все Сулиды!