Татьяна Тимирева - Запах вешних вод

Но главное, мы на "английском" говорим, правда никто не знает, о чем, и мы не знаем, но подразумеваем! О том, что это вовсе не понты, а неприятие этого мира, вот!

Мира, в котором живут взрослые, которые чпокают наши радости, одну за другой.

Как – то мы шли по городу, просто шли себе спокойненько и шли.

Вдруг, из кустов нарисовались милицейские фуражки.

Увидев нас, милиционеры взволновались, и подошли. А потом они скрутили нашего Генку, и потащили на ближайшую лавочку.

Наклонив его неприлично, обстригли ему волосы клочьями, и дав хорошего пинка, отпустили.

И главное, прямо при салагах!

Остальных хипарей, с парка смыло напрочь, а самый красивый парень, Женечка, удрал, только пятки сверкали. И больше я его не видела, причем нигде.

В будущем мы встретимся с ним вновь, об этом потом. А вот Генка не струсил, мы его видели в городе, после реставрации. Он снова стал простым парнем, скукотища и разочарование.

И пришлось опять жить скучной жизнью, без солнца, в свои тринадцать лет.

А эти взрослые, им все мешало! То Генкины волосы, то мои проколотые уши, мама все повыдергивала из ушей и скандалила!

А что, собственно, вы предлагали взамен, уважаемые взрослые? Не понятно вообще!

А мы даже матом не ругались в отличии от вас, хороших и больших.

Городской мой вояж окончен, я опять у подъезда одна, почти до темна.

И как раньше, смотрели пустыми глазницами вонючие подъезды, оттуда выходила снова Зойка – эта девочка постарше.

Ее тоже никто не звал домой, мы смотрели друг на друга и неприятно было подходить, почему, не знаю. Еще воспоминания нахлынули, когда стояла тут салагою совсем, и плакала, мечтая.

Но все, хватит! Я захожу домой, и, нарушая мамину с отчимом идиллию, включаю магнитофон.

А оттуда рок -н -ролл, что раздобыла у ребят

– Нате вам, прошу, частушки с выходом слабо?

Я зашла в квартиру раньше времени, как я посмела.

– Чёй то ты, Тань? Мешаешься тут дяде Феде, дай ему поесть.

– А вы мне давали на пианино играть? И я вам ничего не дам! Орать на меня – не дам, матом ругаться – не дам! Слушайте тяжелый рок!

И включаю магнитофон громче

– Не надо нам ее, твою музыку!

– А почему это, ах да! Вы не знаете английский?! Сейчас я вам переведу, о чем поют.

Я захожу на кухню, и под музыку, передразниваю отчима

– Жись ета! Буду – буда! Ни то, чито ты пражил! Буду – буда! А то, чито ты изделал! Буду – буда! – потом засовываю два пальца в рот и пытаюсь свистеть, как отчим. Но не умею, мож к сожалению…

– Я ж говорила, вот видишь! – кричала довольная мать

– А что ты говорила то? Ах да! – кричу в ответ. – Работать что ль не буду?! Я завтра прям иду работать, да! Вот только штаны подтяну, и уроки сделаю, да! А то завтра еще и в школу, заодно, да!!

Включаю магнитофон на всю катушку, а мама хитро толкнула отчима, и они захлопнули дверь кухни, прям перед моим носом. Через некоторое время оттуда потянуло коньяком!

– Ах, вы коньячку? А в каком состоянии я, вам пофиг!? Тогда нате вам, держите… – достаю из джинсов сигарету и закуриваю в квартире.

Почему то, именно курение, так для них ужасно! Отчим то, не курит, видать порядочный!

Они заметили дымок и зашли в комнату, где я, встала в блатную позу, и специально пускала побольше дыма.

Правда кашляла, курила не по – настоящему еще.

Вдруг мама кинулась ко мне! И схватила за голубо – желтые волосы.

Накрутив их на руку, она несколько раз ударила меня головой об стенку.

По стене и моим плакатам с битлами, поползла кровяная полоска.

Я смотрю на свою кровь на стене, а на меня смотрят длинноволосые парни с плаката, будто говоря: «мы все равно с тобой». Их рисовал всем парень со двора, еле дождалась очереди, когда он нарисует мне.

Мама била меня с ненавистью, вот ее ответ своей Танечке.

Ответ на все вопросы сразу, на мои недоумения, надежды.

Я специально головой вожу по стене, что б испачкать кровью всю стенку

– Вот так, а теперь прощай, мамочка.

Я лежала на полу и мерзла, и чувствовала крах всего! Речка моя, не могу к тебе прибежать, что бы ты меня пожалела!

Наконец, доползаю до кровати и легла, всхлипывая в подушку.

Я специально лежала искривившись, чтобы было неудобно голове, и почти не дышала, чтобы не пропустить ее шаги. Ведь мама сейчас зайдет, и пусть увидит, как мне неудобно и больно, и скажет тогда

" Танёк, думаешь я не понимаю, я все понимаю. Давай, Танёк, начнем все сначала, ты бросишь свои магнитофоны и сядешь учить уроки. А потом поедем в город, и я тебе куплю что то, как раньше»

Я долго лежала одна, и к утру почти громко шептала

– Зайди ко мне, мамочка, ато неудобно моей голове…

Но она не зашла, и теперь ясно, она ненавидит меня. А если б она зашла, я бы стала самою лучшею, и опять бы на все пятерки! Вот и утро, подушка склизкая и мокрая от слез.

Утром все ушли на работу, я осталась одна. Проспала до обеда, и снова не пошла в школу.

Голова сильно болела, но видать не совсем пробита, а волосы спутались в крови.

Я вымыла голову, потом набрала полную ванну воды, и с шампунем отлежалась.

Ванна – это все! Я всегда лежала там подолгу, а вода снимала все боли.

А потом открыла холодильник, и про все вчерашнее забыла, с холодильника бабушкой пахло!

Мама никогда не скажет, что она приезжала.

Бабушка приезжала на один день, оставляла продукты, и так же быстро уезжала.

Они никогда не сядет с нами за стол, и никто никогда ей не скажет, ни спасибо, ни здрасьте.

Мы все поедали, что привезет, еще и поосуждаем вслед.

Мол, колбасу положила вместе с рыбой, а конфеты могла бы в другое место.

Поэтому бабушка и сбегала, что – бы не слышать.

Как – то пыталась остаться, но осуждения начинались прям сразу.

О том, что была бабушка, я узнавала по продуктам с холодильника. Это трехлитровая банка сгущенки, кастрюля котлет её фирменных, круглых, как шары и с чесноком.

Холодец обязательно, пироги!

Если учесть, что советские времена, времена дефицита, в том числе продуктового,

то без бабушки трудно жилось бы, ругалось бы, и страдалось.

Если прошлое вернуть, как говориться, чтобы сказать ей хоть «спасибо».

И сегодня мне стыдно перед ней, очень, за нас за всех.

С книжкой под мышкой, я расставила на журнальном столике сгущенку, котлеты наложила в тарелочку, и уселась читать книжку.

Действие в книге происходило в Санкт – Петербурге. Я давно заметила, когда читаешь книгу,

что – то все действия в Питере происходят – видать там она жизнь то.

И меня осенило: «Я уеду в Питер, насовсем". Это я решила, или кто – то из книги? Но вспыхнула надежда, и я себе галочку поставила, где – то внутри.