Александр Солин - Аккорд–2

…Парень залез под одеяло и потянулся к ее губам – она отвернулась. Его рука легла ей на грудь – она молча ее отстранила. Тогда парень откинул одеяло и встал на колени, подставив ей себя голого и крайне возбужденного. Не зная, куда девать глаза, она одернула рубашку, но он развел ее слабые руки, заголил бедра и уставился на то, чего никто кроме меня и Ивана не видел. Она вдруг услышала свое сердце и в следующую секунду обнаружила чужие губы у себя в паху. Оттолкнув их, она сдавлено воскликнула: «Не надо так делать!» Помедлив, парень встал над ней на четвереньки и, пружиня бедрами, огладил ее кудрявую мишень своим кривым стволом, после чего плотно и убедительно накрыл ее собой. Ощутив его горячую, страждущую тяжесть, она уперлась ладонями ему в грудь и попыталась отстранить, но он мертвой хваткой вцепился снизу в ее плечи, сковал локти, придавил грудью руки и подставил ей красное лицо с неподвижными, жадными зрачками. Знакомая паника, пережитая ею во время Ивáнова вторжения, внезапно окатила ее широкой мощной волной. Ей захотелось вырваться, и она попыталась, но лишь беспомощно задергалась, жалобно и торопливо выговаривая: «Подожди, не надо, пусти, я не хочу, слышишь, не хочу, отпусти! Ну, отпусти, кому говорю!..» Не обращая внимания на ее жалкие потуги, парень коленями растолкал ей до потери грациозности ноги и зверским поцелуем заткнул рот. Она мотнула головой – ей удалось освободиться, и она, судорожно корчась, запричитала: «Ну, прошу тебя, ну, пожалуйста, отпусти, ну, пожалуйста!..» В ответ он гладким наконечником нащупал в ней брешь и натужным выпадом вторгся в нее. Она громко ахнула и завозила пятками. Он припечатал ей бедра и короткими кроличьими тычками пошел продираться ко дну. От сухой напористой боли она задергалась и заскулила. Он поймал ее губы. Она мотнула головой – он за ней. Он ловил – она уклонялась, она уклонялась – он ловил, и так до тех пор, пока до нее не дошло, что ее уже с минуту как размашисто и с упоением насилуют, и раскидистый, чуткий как паутина матрац отзывается на ее позор злорадным, волнистым оханьем. Спасаясь от близких помутневших глаз, она выпростала с груди ладони, спрятала в них лицо и, страдая от стыда и унижения, заплакала. Лежала, заливалась беспомощными слезами, а подпахивающий незнакомым одеколоном гондольер жарко целовал ее руки и гибким упругим шестом энергично толкал ее беспризорную лодочку вперед, и с каждым толчком, с каждым стонущим выдохом она уплывала от меня все дальше и дальше, все дальше и дальше…

Невидимый гипнотизер громко щелкнул пальцами перед моим незрячим лицом: я очнулся и понял, что мне снова изменили. Разом обессилев, я хотел лишь одного – чтобы она прекратила эту пытку, но ее голос, ставший частью моей тупой сердечной боли, пощады не знал.

…Так и плыла по волнам позорного безволия, желая чтобы плаванье поскорее закончилось. Не тут-то было: слившись с ней в двуединое целое, парень мало-помалу растолкал, раздышал и увлажнил запущенные стенки ее валгаллища (слагалища корневища и влагалища, гнездовища огневища и пожарища, семявместилища и нерестилища), и она вдруг с удивлением обнаружила, что сквозь слабеющий протест в ней все яснее маячат контуры плотской бури. Парень ослабил ухватистый напор, и она, перестав плакать, отняла от лица ладони и отдалась нарастающему волнению. Неожиданно рассудок заволокло туманом, и она, закатив глаза, задышала громко и часто. Парень с упругим крейсерским упрямством толкал ее через волны на обманный свет маяка. Свет становился все ближе, все ярче, все опаснее, пока не ослепил ее, отчего она, ослепшая, напоролась подводной частью на рифы и до основания содрогнулась, возвестив о столкновении некрасивым сдавленным стоном. Цепляясь за парня, как за обломок кораблекрушения и жалобно сетуя, она последовала за ним, и он дотолкал ее до второго, а за ним до третьего оргазма – общего и до неприличия громкого…

Переведя дух, парень жарко бормотнул: «Катенька, вы бесподобны!» и захотел ее поцеловать, но она отвернула лицо. Помедлив, парень отделился, сверкнул ягодицами и удалился по своим делам, оставив ее, притихшую, в чужой постели, где она оказалась по собственной воле и где ее вопреки той же восставшей в последний момент воле изнасиловали, сопроводив надругательство тремя полноценными оргазмами. Она села и сразу же увидела себя в зеркале – с голыми ногами, в мешковатой рубашке, с растрепанными волосами и ядовито-красочной картиной над головой. Очередная потаскушка, с которой владелец зеркала по чину и обошелся. И что дальше? А дальше нужно встать, одеться и слукавить, что сегодня она продолжать не готова. Обиделась? Нет, нет, никаких обид! Все было хорошо, все было просто замечательно (так ей, дуре, и надо)! А в подтверждение вот тебе авансом мой поцелуй (поскорее сплюнуть, оказавшись за дверью, а вернувшись домой, залезть в ванну и рыдать, рыдать, рыдать…). Но нет – это продолжение для кисейных барышень, а она не из таких. После того рокового вечера с Иваном многое изменилось, и в первую очередь она сама. Сегодня она не убежит – не за тем пришла, и минутная слабость – лишь досадная заминка на пути к новой жизни. Решено: она останется и сделает вид, что ничего не случилось. Уладив таким образом моральную сторону дела, она мазнула пальцами по лобку и неприятно удивилась обилию собственного крема. Странно: ведь она шла сюда не за удовольствием, а за самим фактом измены и если ждала оргазма, то только душевного, каким и должна сопровождаться праведная месть! Нельзя опошлить месть неуместным наслаждением, как и невозможно что-то почувствовать, не желая того! – таким было ее только что опровергнутое представление о сексе без любви. Вслед за этим в голове полыхнуло: боже мой, вот, наконец, и случилось то запретное и ужасное, что столько лет пугало и манило ее! Пусть бестолково и сумрачно, но она отринула прошлую жизнь и выбрала новую, где вместо бывшего мужа – брутальный шатен, а взамен сплошных разочарований – волнующие ожидания. Мимолетная прощальная тоска коснулась мягким крылом сердца и растаяла. Осушая себя полой рубашки, она потревожила еще непомеркшее ощущение томительного напора – словно сладко ноющей раны коснулась – и спрятавшись от насмешливого зеркала под одеялом, притихла.

Появился парень и радостно сообщил, что у нее божественный вкус. Откуда он это взял, – покосилась она на его гончую поджарость, умеренно бугристый пах и чистую, без подозрительных болячек кожу. Облизал резинку, – признался этот жизнерадостный насильник, которому она ни с того, ни с сего вручила самое сокровенное: тазобедренную наготу и живичный сок. Покраснев, она отвела глаза и попросила не ходить перед ней голым. Он суетливо натянул трусы, и она, натянув под одеялом свои, отправилась в ванную, где с мыльным пристрастием обработала себя. Вернувшись, спросила, есть ли у него коньяк. Он тут же принес бутылку Hennessy и две рюмки. Налил ей и себе и сказал: «На брудершафт не предлагаю – вам, Катенька, невозможно тыкать…". Она удивленно на него взглянула – подумала, шутит. Но нет, он был торжественно серьезен. Она медленно выпила, сморщилась и откинулась на спину. Выпив вслед, парень растянулся рядом и, мешая запах одеколона с духом закусочной, горячо и взволнованно сообщил, что безмерно очарован ее неподдельной стыдливостью (вот оно как: оказывается, он принял ее жалкий бунт за пароксизм стыдливости!). Поведал, как был тронут ее сверхчуткой реакцией на его проникновение, как не мог налюбоваться ее прекрасным заплаканным лицом, которое постепенно украсило трогательное волнение, как возбуждался от ее целомудренных стонов, с каким умилением любовался распахнутым изумлением, которым она встречала оргазмы. В какой-то момент он даже подумал, уж не девственница ли она – настолько искренне и непосредственно она себя вела. И пусть это не так, но что-то ему подсказывает, что так как с ним у нее первый раз! Ну, правда же, первый? Нет, нет, это сон, это чудесный сон! Невозможно поверить, что такая дивная и стыдливая красавица осчастливила его в первую же встречу! Чему он бесконечно обязан и за что ему такая честь? Тут она почувствовала, что пришло время перехватить инициативу, и буднично сообщила: «Не чему, а кому. Мужу. Это моя месть ему за измену…» Парень потерял дар речи, а обретя его, возопил: изменить?! ей?! да как такое возможно?!! да если бы он был ее мужем, он бы молился на нее день и ночь!!! – но она жестом остановила его и внушительно объявила: «Кстати, ты такой же грубый, как он. Мне это не нравится. Я ведь могу мстить и с другим…". Парень помертвел и залепетал, что если он был несколько, э-э-э… несдержан, то умоляет его простить: от ее стыдливой красоты, от нереальности происходящего он просто-напросто сошел с ума! Но это не его стиль, на самом деле он может и умеет любить чутко и нежно! Он клянется, что такое больше не повторится и готов подтвердить это прямо сейчас! И далее в том же возбужденном и путаном на взгляд новой путаны духе.